Остров
Шрифт:
— Привет.
Хьяльти решается сесть, не понимая, куда ему деть руки.
— Как дела? Как ребята?
— Все отлично. Им здесь хорошо, они чувствуют, что им рады.
Он не поддается на провокацию, ведь он здесь не для того, чтобы ссориться.
Мария сидит на диване, поджав ноги, на ней синяя рубашка, в ушах большие серебряные серьги, черные локоны обрамляют лицо. Подперев щеку рукой, она не отрывает глаз от телевизора, словно в комнате больше никого нет; ему физически больно видеть ее и не иметь возможности обнять, оказаться за пределами ее орбиты и в неконтролируемом вращении лететь
— Мария, мы можем поговорить откровенно?
От ее взгляда веет леденящим холодом: что ты от меня хочешь?
Ay, Maria. Oh, Marie, in your arms I’m longing to be [3] . Как же мне снова завоевать тебя, думает он и не может ничего сказать.
Она разгневана и неописуемо красива, Мария Ана Пачеко, черные глаза и королевский нос, узкие плечи и сильные руки, мозоли на пальцах от игры на скрипке и на диковинных струнных инструментах, которыми мир пренебрегает; он смотрит на эти руки, когда-то гладившие его по щеке, по волосам, по животу и ниже. Этими маленькими, но сильными руками она обычно открывала для него банки с вареньем; кто же теперь будет открывать банки в его жизни?
3
Ах, Мария. О, Мари, в твоих объятиях я жажду оказаться (англ.).
— Я хочу перед тобой извиниться. Попросить у вас всех прощения. Хочу найти какое-то решение.
Она слушает его молча.
— Знаю, что виноват, не смог наладить контакт с ребятами. Но причина не в том, что я их не люблю или не хочу узнать поближе, просто я не умею общаться с детьми. Мне нужно этому научиться.
Он слышит шорох у себя за спиной, там стоит Маргрет, длинноногая двенадцатилетняя девчонка, она становится очень похожей на свою мать. И смотрит на него с таким видом, словно обнаружила в школьной сумке прошлогодние бутерброды, никакого сожаления.
— Что скажешь, Маргрет. — Он делает отчаянную попытку. — Думаешь, мы сможем научиться дружить?
— Не знаю, — она растягивает слова и водит ногой по ковру. — Мама, можно мне за компьютер?
— Есть курсы для приемных родителей, — говорит он, когда Маргрет уходит, — чтобы помочь им в общении с приемными детьми. И психологи. Я готов это рассмотреть.
Мария молчит.
— Я люблю тебя, хочу быть с тобой и с твоими детьми, — повторяет он, стараясь поймать ее взгляд. — Знаю, что вел себя неправильно, но я много размышлял об этом и думаю, что все можно исправить. Только если ты дашь мне еще один шанс.
Она прерывает его. То, что произошло тогда при гостях, не так страшно, но показательно для ситуации в целом. Сколько раз ты о них забывал, не брал в расчет, ни к чему не подпускал. Не то чтобы плохо с ними обращался, ты их просто не замечаешь. Не уверена, хорош ли ты для нас. Хочу, чтобы мои дети тебя полюбили. Но боюсь, ты их обманешь, предашь нас.
— Я бы никогда вас не предал, Мария.
— Дело не в тебе, а во мне. Я из тех женщин, для которых дети всегда на первом месте. Тебе же они вечно мешали, ты постоянно ревновал меня к ним. Ты обещал стать им отцом — и кем стал? Никем. Если я к тебе вернусь, значит, я плохая мать. Боюсь,
Хьяльти повесил голову. Эти ужасные слова озвучили его собственные страхи. Вдруг сердце у него слишком маленькое и способно вместить только эту маленькую женщину? Она лежит там, свернувшись в тесноте, и не может двинуться, не причинив ему беспокойства, не заставив его рассердиться и потерять терпение. И в этом маленьком сердце, вероятно, нет места для детей, по крайней мере от других мужчин. Для Маргрет и Элиаса. Но они все хорошо помещаются в сердце Марии, там нет тесноты и так много обжитых уголков, что легко можно заработать агорафобию и потерять ориентацию в пространстве. Вот и теперь, когда она вырвала его из своего сердца, он заблудился и не в состоянии найти дорогу домой.
— Можно я поговорю с Элиасом, прежде чем уйду?
— Он уже лег.
— Пожалуйста.
Она вздыхает, встает с дивана, семенит босыми ногами в коридор, заглядывает в гостевую комнату и знаком велит ему следовать за собой. Ребенок, съежившись, лежит под теплым одеялом, маленькое тело в фланелевой пижаме, черная голова на подушке, глаза светятся в полумраке. Ему всегда холодно.
— Привет, дружок, — говорит Хьяльти. — Хочу пожелать тебе спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — отвечает Элиас тонким голоском. Похоже, он даже не особо удивился.
— Как тебе здесь, парень? Все свои вещи от меня забрал?
— Да. Все хорошо.
Они молчат.
— Я сейчас пойду, но, возможно, мы с тобой еще встретимся.
— Ладно.
Хьяльти собирается уходить, Элиас поднимает голову с подушки и добавляет:
— Не грусти, что ты один. Иногда лучше быть одному.
— Пока, дружок, — говорит Хьяльти и закрывает дверь, вероятно, в последний раз. Опыт их совместной жизни не удался.
МАРИЯ
Тягу к безнадежным мужчинам она унаследовала от матери. Все передается по женской линии, хорошее и плохое, яд и сласть. Родить двух детей от разных мужчин, отъявленных мерзавцев, чтобы они общались с детьми, не может быть и речи, — да что с ней не так?! Ей, вероятно, надо радоваться, что не забеременела еще раз — от этого эгоистичного, инфантильного мужчины, престарелого подростка, покорившего ее тем, что ухаживал за ней, готовил еду, водил в театр и на французские фильмы, от человека, который всегда удивлялся, когда вдруг вспоминал, что у нее есть… да, абсолютно верно, дети.
Она стоит у окна гостиной и смотрит ему вслед, пар от его дыхания легкими облачками клубится в холодном вечернем воздухе, он — пароход, на полной скорости уплывающий от нее.
Вдруг Мария почувствовала рядом с собой движение, ее ладонь крепко и тепло сжала маленькая детская рука. Она наклонилась и обняла Элиаса. Carino [4] , ты еще не спишь?
— Мама, ты грустишь?
Она задумалась, дыша ему в волосы, да, немного. Но ведь иногда надо и погрустить.
4
Дорогой, милый (исп.).