Островитяния. Том третий
Шрифт:
— Я понимаю вас, — откликнулась Глэдис.
Воцарилась напряженная тишина.
Глэдис сидела совершенно неподвижно. Кровь бросилась мне в голову. С одной стороны был дядюшка Джозеф и путь делового человека, с другой — Глэдис, Глэдис в своем длинном платье, с тонкими белыми пальцами художника, стройная и высокая в отличие от Наттаны и Дорны, скорее похожая на Стеллину, и совершенная американка по своим привычкам и взглядам. Как-то скажется Островитяния на ней?
— Я так и не решил, ехать мне или оставаться, — признался я.
Ее ресницы резко, словно с облегчением, взметнулись вверх.
— Надеюсь, что свою аниювы
— Надеюсь, что и вы нашли ее, Глэдис… С Дорной мне это не удалось. Я был тогда еще слишком… юным, так я теперь думаю. Была еще одна женщина. Я хотел жениться на ней. Мы дружили, и нас влекло друг к другу. Одно время мы были влюблены. Но потом мы поняли, что это не ания,и расстались.
Глэдис опустила голову.
— У меня нет от вас секретов, — сказал я. — Если я вернусь в Островитянию, наши с нею пути больше не пересекутся… После той истории я что-то потерял, но приобрел гораздо больше.
— Что же? — тихо спросила Глэдис.
— Я понял, что такое красота и то, что мне, американцу, никогда не пришло бы в голову само по себе, — что любовь, страсть это еще вовсе не ания.
— А что вы потеряли?
— Обычно человек предпочитает думать не об этом, а о том, что он сделал все, что мог, ради другого.
— Понимаю… — сказала Глэдис. — Мне нравится ания, — добавила она немного погодя. — Она должна делать этих людей еще лучше.
— Ах, Глэдис! — воскликнул я. — Значит, вы поняли!
Она взглянула на меня, и глаза ее сузились, словно я сделал ей больно.
Настал декабрь, и дядюшка Джозеф уведомил, что хочет поговорить со мной. Из окна его кабинета в узком просвете между небоскребами виднелось море. По голубовато-серой поверхности его, которую рябил ветер, сновали буксиры и паромы. Дядюшка сказал секретарше, чтобы его не беспокоили, и предложил мне сесть. Потом он сам сел за свой стол, напротив меня, и закурил сигару. Я заметил на его лице морщины. Это было лицо старого, усталого, но отнюдь не несчастливого человека.
— Я собираюсь рассказать тебе кое-что о нашем деле, — начал он после многозначительной паузы и не спеша, во всех подробностях описал настоящее и даже будущее компании. Доход, который она приносила, оказался даже больше, чем я полагал.
— Мой отец — твой дед, Джон — был основателем фирмы «Ланг и Кo», — сказал дядюшка. — Она сделала из меня человека, хотя теперь я не завишу от нее. Мне хватает на жизнь и есть что оставить Агнессе и сыну. Так что судьба компании их тоже не очень волнует. У каждого из них своя самостоятельная дорога. Я не хочу, чтобы «Ланг и Кo» умерла вместе со мной. Наверное, это покажется тебе сентиментальным… может быть, так оно и есть. И я хочу, чтобы у сына моего брата тоже был шанс, как когда-то у меня… шанс, который упустил его отец. Я собираюсь взять тебя в партнеры начиная с первого января и передать тебе свою долю. Я хочу, чтобы ты вел дело и дальше, пока оно обеспечивает тебе безбедную жизнь. О большем просить не могу.
Я собирался заговорить, но дядюшка жестом остановил меня:
— Мысль эта пришла мне в голову не только что. Она возникла после того, как мой сын решил стать юристом. Я не заговаривал об этом раньше,
Внезапно и с неожиданной ясностью я понял все. Направляя мою судьбу, дядюшка Джозеф сначала дал мне попробовать свои силы в Островитянии. Должность консула была испытанием, которое я не выдержал, тогда он предоставил мне другую возможность. И вот теперь я узнал, что то, чего я желал больше всего на свете, дядюшка собирался дать мне… «Ланг и Кo» была его алией,которую он хотел увековечить. Его собственный сын избрал другой путь. Значит, продолжить дело должен племянник.
— Итак, Джон?.. — спросил дядюшка. В голосе его сквозило волнение…
Если бы я знал о его намерениях, когда отправлялся в Островитянию, все могло обернуться по-иному. Я держался бы так же уверенно, как знатные молодые островитяне. Я совершенно иначе говорил бы с Дорной… Какое горькое разочарование!
— Дядюшка Джозеф!
Он подарил мне Островитянию. Быть может, мне следовало вернуть ему долг, приняв его алию?Островитяния все равно будет жить во мне.
— Наверное, я был чересчур суров, — сказал дядюшка, — так долго держа тебя в неведении…
— Нет, — ответил я, — вы повели себя очень мудро!
— Выходит, я не ошибался, — сказал он с облегчением. — Я рад, что ты воспринял это именно так.
Хоть от одного лишнего сожаления мне следовало его избавить.
— Для меня было бы лучше не знать об этом, дядюшка.
— А теперь, Джон, не пора ли оформить наш уговор? Все необходимые бумаги здесь, передо мной. Я даю тебе третью долю.
Щедрость дядюшки поразила меня. Доход мой соответственно возрастал в шесть раз. С первого января я смогу считать себя преуспевающим бизнесменом… в тридцать лет!
— Мне очень жаль, дядюшка Джозеф, но я хочу навсегда вернуться в Островитянию.
В изумлении дядюшка долго молчал.
— Нет! — сказал он наконец. — Не губи себя! Опомнись!
— Мне больше по душе та жизнь.
— Но что ты будешь там делать?
— Возьму с собой все сбережения и куплю поместье.
— Какой из тебя фермер!
— Вы правы, но я научусь.
— Ты только развалишь хозяйство.
— О нет! У меня не будет недостатка в помощи и совете. Хозяйство в поместье, которое я покупаю, уже налажено.
— Это самоубийство, Джон! А как же твоя семья?
— Вы спрашиваете про родителей?
— Нет, про… твоих будущих детей.
— Им там будет хорошо… и они станут хорошими островитянскими фермерами.
— У тебя там жена? Может быть, дело в этом?
— Нет, дядюшка Джозеф. Там нет женщины, которая связывала бы меня.
— Тогда… эта девушка, здесь, — она не хочет замуж за бизнесмена?
— Нет. У меня нет здесь девушки, и никто не влиял на мое решение.
— Послушай меня, Джон! Это самый ответственный шаг в твоей жизни… важный и для меня тоже. Я настроился взять тебя в фирму. Но теперь я думаю о том, как тебя спасти, о твоем благе. Уехав, ты подпишешь себе смертный приговор. Ты лишишься всякого будущего, всех перспектив… Почему, почему ты хочешь вернуться?