Островитяния. Том второй
Шрифт:
— Вам нечего беспокоиться, — сказала Наттана. — Если же вам что-то не нравится, что ж поделать. Почему вы думаете, что имеете какие-то права?
— Но я и сказал, что не имею…
— Отчего же, конечно имеете! Но вам следовало бы чуть получше знать меня! — В ее голосе прозвучал упрек. — На самом деле вам хочется знать, какие у меня отношения с Ларнелом — Ларнелом, которого я видела всего три раза!
— Мне хотелось знать, что «умно придумано».
— Да то, как повела себя его сестра, конечно. Она хотела дать ему возможность поговорить со мной и поэтому
Мне стало спокойнее.
— Наттана, — сказал я, — не утруждайте себя излишними объяснениями.
— Мне это вовсе не трудно. И я ни в чем не виню вас… А теперь — о Ларнеле. Если бы он побольше узнал меня, думаю, он мог бы по-настоящему увлечься. Но все произошло так быстро и на мгновение вскружило мне голову! Мне редко приходится видеть мужчин, Джонланг, не забывайте этого, а когда попадается такой прыткий… Но послушайте, что я действительно чувствую. Вчера вечером Ларнел попросил меня зачесать волосы наверх. Я сделала это, хотя мне и не хотелось. А за ленчем мне стало скучно и не терпелось, чтобы вы поскорее пришли, а когда я вас увидела, то поняла, что спасена, и мне захотелось остаться еще немного, чтобы он сказал все, что хотел сказать.
Мне очень хотелось бы знать, что собирался сказать Наттане Ларнел, но я сдержался.
— Я не говорила ему, что наш дом — его дом, — продолжала Наттана, — потому что не захотела.
— Можете не говорить мне, что он вам сказал.
Девушка рассмеялась:
— Да, пожалуй, не стоит выдавать его.
— Не надо.
— Зато теперь я скажу кое-что вам. Есть некоторые мужчины и женщины, которые могут чувствовать и анию,и апию,и апиатуодновременно к двум разным людям, но я не такая! Думаю, вы могли бы, хотя точно не знаю. Да и какая теперь разница? Если же это вдруг окажется важным, вы ведь скажете мне, правда?
Неужели она имела в виду Дорну?
— Обязательно скажу…
Однако она все-таки сделала такую прическу, как просил Ларнел, а утром солгала мне. Ложь Наттаны больно кольнула меня, впрочем, негодование мое длилось недолго — ведь теперь это действительно не имело значения. Она была по-прежнему привлекательна, желанна.
— Куда мы идем? — спросила Наттана. — Так мчимся, как будто куда-то спешим.
— На мельницу. Растопим очаг, надо поговорить.
— Дорн должен приехать в полдень, — уверенно сказала Наттана. — Мы оба хорошо его знаем! Вряд ли он станет перебираться через Тиндал в темноте.
— Раз он будет здесь, то вечером нам следует поговорить с ним.
— Он тоже захочет поговорить с вами… Что ж, идемте на мельницу.
Мы поняли друг друга, и было приятно, что нам обоим хочется избежать разговора с Дорном.
— А завтра рано утром, — продолжала девушка, — вы попрощаетесь с Хисой Наттаной.
Скрытая боль, прозвучавшая в ее голосе, отозвалась в моей груди.
— Я не хочу, чтобы вы уезжали!
— Я и сама не понимаю, хочется мне ехать или нет… Но ехать надо. И давайте не придавать
— Пойдемте к пруду, — предложил я, — посмотрим, крепкий ли лед.
— Если вы хотите пригласить меня покататься, то ничего не выйдет — мои башмаки на веревочной подметке.
— Я и не думал кататься. Мы просто перейдем пруд.
— Если лед выдержит.
Мы прошли мимо плотины, через край которой свешивался частокол белых и бурых сосулек — по ним стекала вода. Дойдя до края запруды, я спустился на гладкую черную поверхность, постучал по льду каблуком и решил, что он достаточно прочен. Наттана, стоя на берегу, наблюдала за мной.
— Вы уверены, что он выдержит нас, Джонланг?
— Совершенно. Спускайтесь, ведь я тяжелее вас.
— Что-то я потяжелела!
Девушка стала спускаться, ступая осторожно, словно по яичным скорлупкам. Меня это настолько позабавило, что я рассмеялся.
— Но я не привыкла ходить по льду! — воскликнула Наттана.
— Он очень прочный.
Взяв Наттану под полный локоть, я отважно вывел ее на середину запруды. Окруженные ровной черной гладью, мы почувствовали, будто мир вокруг нас стал шире. Наттана ступала уверенно, и все же по легкой Дрожи руки я ощущал в ней некоторую робость.
— А вы никогда не обуваетесь в такие ботинки, острые и с полозьями, чтобы кататься по льду? Мы называем их коньками.
— Нет, но у нас есть «ботинки-салазки», у них кромки тупые.
— Как же вы ездите?
— Кто-нибудь подталкивает — и ты скользишь; а еще есть такие палки с острыми концами. Но я в этом не особо разбираюсь. Поблизости от Нижней усадьбы ни запруд, ни стоячей воды нет.
Озеро на Верхней, вероятно, будет прекрасным катком. Надо все-таки сделать коньки, взять их туда и научить Наттану кататься.
Все берега казались теперь равноудаленными; белизна их оттеняла темную, очень темную поверхность льда, который, однако, поблескивал то тут, то там.
— Ну как, Наттана, нравится вам очутиться на середине абсолютно ровной плоскости?
Отпустив ее руку, я сделал несколько шагов назад, чтобы она могла испытать это чувство в полной мере.
Девушка застыла, боясь пошевелиться.
— Мне страшно, я боюсь, что лед треснет! — закричала она. — Боюсь касаться его.
И, следуя своим словам, она сначала приподняла одну ногу, потом другую, но потеряла равновесие, поскользнулась и упала. Прежде чем я успел помочь ей, она уже сидела на льду.
— Вечно падаю, — сказала она сердито. — Джонланг, мне не нравится лед.
Поймав ее руки, я помог ей встать.
— Возвращаемся на мельницу, — сказал я, не выпуская одну из холодных ладошек. — Вы не ушиблись?
— Ушиблась? Вот еще! Я поняла, что вы имели в виду, — продолжала она, осторожно и медленно идя рядом со мной. — Мне нравится ровное пространство, о котором вы говорили. Для меня это — долина.
Кончики ее пальцев, словно лица маленьких существ, выглядывали из-за края моей ладони, будто из-за высокого воротника. Рука ее расслабилась, потом снова сжалась.