Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»

Рис Лоуренс

В 1947 году, когда его, наконец, освободили, и он вернулся в Германию, то обнаружил, что, как член СС, не может занять свою прежнюю должность в банке, и потому согласился на работу на стекольном заводе и начал долгий путь наверх по служебной лестнице. Он и дальше старался не привлекать «неуместного внимания» к своей работе в Освенциме, и, более того, настаивал на том, чтобы его близкие тоже вытерли эти воспоминания из своей памяти. Однажды, вскоре после возвращения в Германию, он сидел за обеденным столом с отцом и родителями жены, и «они сделали какое-то глупое замечание об Освенциме», намекая на то, что он «потенциальный или настоящий убийца». «Я взорвался! – говорит Гренинг. – Я ударил кулаком по столу и сказал: «Это слово и эта ситуация никогда, никогда больше не должны упоминаться в моем присутствии, иначе я съеду!» Я говорил довольно громко, и ко мне прислушались, и больше никогда об этом не упоминали». Таким образом, семья Гренинга устроилась на прежнем месте и начала строить свое будущее в послевоенной Германии, наслаждаясь плодами немецкого «экономического чуда».

Послевоенные годы также увидели создание государства Израиль и, как следствие, согласованные действия хорошо финансируемых и хорошо организованных сил безопасности по розыску нацистских преступников. Их самой известной успешной операцией стал арест Адольфа Эйхмана в Аргентине, его последующая тайная транспортировка в Израиль и суд в Тель-Авиве в 1961 году. Моше Тавор²¹ был членом той группы израильской службы безопасности, которая захватила Эйхмана. Но, хоть он и гордился результатом спецоперации, о которой объявили на весь мир, с его точки зрения, гораздо более важным итогом работы стала секретная «месть», которую он осуществил в первые послевоенные месяцы.

В 1941 году, в возрасте 20 лет, Моше Тавор вступил в британскую армию, а впоследствии перешел в Еврейскую бригаду, где служили 5 тысяч еврейских солдат под командованием бригадного генерала Эрнеста Бенджамина, канадского еврея. Их войсковой эмблемой была Звезда Давида – сейчас она изображена на флаге государства Израиль. Евреи из Палестины впервые стали служить в британских войсках в 1940 году, а в 1942 году Палестинский полк уже сражался в Северной Африке. Но долгие годы в правительстве Великобритании существовало сильное неприятие, особенно со стороны Невилла Чемберлена, формирования отдельной части, состоящей исключительно из евреев. Уинстон Черчилль оказался намного терпимее в этом отношении, и в 1944 году Еврейская бригада, наконец, была сформирована.

Во время продвижения с боями по северной Италии и сразу после окончания войны Моше Тавор и его товарищи все больше узнавали о том, что евреям приходилось терпеть от нацистов. «Мы были в ярости, – просто говорит он. – И многие из нас почувствовали, что нашего участия в войне недостаточно». И Моше Тавор с товарищами стали думать, как можно «отомстить» немцам. Во-первых, по его словам, они использовали все свои связи в военной разведке и еврейских организациях, чтобы получить список имен немцев, которые, предположительно, тем или иным образом были причастны к убийствам евреев. Затем они замаскировали свои машины: закрасили Звезду Давида, а на ее месте нарисовали опознавательные знаки не-еврейских подразделений, и надели нарукавные повязки британской военной полиции. Закончив всю эту подготовку, они стали подъезжать к домам подозреваемых преступников и забирать их для «допроса»: «У тех не возникало никаких подозрений, – говорит Тавор, – ведь они не знали, что мы из Еврейской бригады – они думали, что мы британские солдаты. Мы просто забирали их, одного за другим, и они не оказывали нам никакого сопротивления. И с тех пор они уже больше ничего не видели. Они больше никогда не видели своего дома».

Моше Тавор и другие члены Еврейской бригады ехали вместе с пленным немцем подальше от возможных свидетелей и «судили его». Они перечисляли ему все обвинения, которые когда-то выдвигали против них, а затем «иногда мы давали ему возможность сказать несколько слов». После чего, без единого исключения, они «пускали его в расход». Они стремились не оставлять никаких следов убийства – ни крови, ни трупа: «Мы прибегали к одному и тому же методу: один из нас душил пленника». И он признается, что лично задушил одного вероятного преступника: «Не то, чтобы я получил удовольствие, но я это сделал. Мне никогда не приходилось пить, чтобы подстегнуть себя. Мне всегда хватало мотивации. Я не говорю, что мне было плевать, но я и не волновался, я просто делал свою работу. Пожалуй, меня даже можно сравнить с самими немцами, которые, в свое время, тоже просто делали свою работу». После убийства подозреваемого они избавлялись от тела. «Потом мы ехали в какое-нибудь место, которое выбрали заранее. Мы привязывали к ногам трупа груз, например, кусок двигателя, а затем бросали его в реку».

Моше Тавор не испытывает никаких сожалений на тот счет, что он вот так убивал немцев: «Когда я это делал, мне было очень хорошо. Я имею в виду – не в момент убийства, а в течение того [всего] промежутка времени. Я не могу сказать, что теперь мне из-за этого плохо. Вы можете сказать мне, что я убивал людей, но я-то знаю, кого убивал. И потому я не горжусь, но и вины за собой не чувствую. Я не просыпаюсь по ночам из-за кошмаров или еще чего-то. Я хорошо сплю. Хорошо ем. Я живу».

Моше Тавор признает, что его версия «правосудия» далека от надлежащего судебного заседания с судьей и жюри присяжных, и признается, что «за свою жизнь, до того периода, я совершал довольно многое, что нельзя назвать правильным». И, конечно, «доказательства», которые он и его товарищи могли в то время собрать, были немногим больше, чем простые подозрения – то были обвинения, которые никто и никогда не стал бы проверять в нормальном суде. Таким образом, существует возможность, скорее высокая вероятность того, что он принимал участие в убийстве невинных людей.

Но он и его товарищи испытывали такой гнев, что готовы были пойти на подобный риск. Более того, он даже был свидетелем того, как члены Еврейской бригады убивают немцев, в отношении вины которых у них не было вообще никаких доказательств: «У нас были ребята, которые действовали спонтанно. У каждого были брат или мать, которых убили [нацисты]. И когда мы были в Германии или Австрии, и они видели немца на велосипеде, водитель машины просто сбивал его».

Моше Тавор говорит, что лично «приблизительно пять раз» участвовал в убийствах из мести, и утверждает, что в целом его товарищи по Еврейской бригаде «участвовали приблизительно в двадцати казнях». Учитывая, что Тавор и его товарищи действовали вне закона, неудивительно, что конкретизировать все детали его показаний почти невозможно. Он очень осторожен: не называет имен конкретных людей, которых он убил, или названий конкретных мест, где совершались убийства. С другой стороны, всегда есть вероятность того, что действительность была менее серьезной, чем подготовленная кампания, которую он описывает – возможно, на самом деле произошло только несколько убийств подозреваемых нацистов (и нужно критически подходить к его заявлению о том, что убийства основывались на надлежащей «разведке»).

Но другие доказательства²², включая показания Хаима Ласкова, бывшего начальника штаба израильской армии, подтверждают тот факт, что члены Еврейской бригады принимали участие в «убийствах из мести», а неудавшиеся попытки других еврейских «мстителей» отравить водоснабжение лагеря, где содержались заключенные СС, сомнений не вызывают²³.

Мотивы, лежащие в действиях Моше Тавора и его товарищей по Еврейской бригаде, кажутся достаточно прозрачными: отомстить за убийства евреев, в некоторых случаях, приходившихся мстителям родственниками. Но на самом деле, все не так уж и просто. Было еще кое-что, другой мотив, пусть и подсознательный, заставивший их быть безжалостными – мучительное чувство, что евреи, пострадавшие от рук немцев, оказали недостаточное сопротивление. «Я не мог понять, – признается Тавор, – как шесть или восемь немецких солдат могли заставить сто пятьдесят человек сесть в грузовики и покинуть родной дом. Я думаю, что, наверное, напал бы на одного из тех немцев и скорее позволил бы им убить меня и покончить с этим ужасом. Но я – не такой человек, как те евреи, которые жили в небольших польских городках. В детстве мы притворялись древними еврейскими героями и играли в войну. Я чувствую очень сильную связь с людьми, которые сражались здесь [в Израиле] две тысячи лет назад, и куда меньшую связь с евреями, которые пошли, как бараны на бойню, – этого я никак не мог понять».

Позиция Моше Тавора не уникальна. Кое-кто из тех, кто выжил в лагерях и обосновался в Израиле после войны, утверждают, что столкнулись со скрытой недоброжелательностью из-за того, что практически не сопротивлялись нацистам. И неважно, что для женщин и детей, не имевших родины и живших в таких сообществах Восточной Европы, где соседи даже теперь мало им сочувствуют, оказывать сопротивление было бы почти невозможно. У других людей очень живуче молчаливое убеждение, что евреи не должны были идти, как выражается Моше Тавор, «как бараны на бойню». И если такие люди, как Моше Тавор, и извлекли какой-то урок из «окончательного решения еврейского вопроса» нацистами, и стремились заложить его в дух нового государства Израиль, так это убеждение, что евреи больше никогда не должны подчиняться врагу без сопротивления.

В то время как Моше Тавор осуществлял свое однозначно несанкционированное возмездие немцам, Союзники пытались действовать в рамках закона и ловить преступников. Сначала удача им никак не улыбалась. Большинство эсэсовцев, работавших в Освенциме, не были опознаны сразу же после войны. Такие значимые фигуры, как доктор Менгеле и Рудольф Хесс, с самого начала были арестованы Союзниками, а затем освобождены. В случае Менгеле отсутствие татуировки с группой крови в области подмышки, типичной для эсэсовцев, означало, что его никогда и не считали членом СС, а маскировка Хесса под моряка немецкого военно-морского флота подразумевала, что его никогда и не осматривали на предмет татуировки.