Освещенные аквариумы
Шрифт:
Пристроившись возле него на коленках, Клер с восторгом рассматривала вместе с ним страницы, которые он перелистывал дрожащей рукой, словно они обжигали.
— Мазел тов! [12] — пробормотал Лебовиц, улыбаясь сам себе.
Клер ощущала рядом с собой его присутствие. Она сидела не шевелясь и прислушивалась к его слегка посвистывающему дыханию. Привычка «чуять», как она это называла, жизнь других людей, устраиваясь поближе к ним и пытаясь впитать в себя их существование, осталась у нее с детства. Ей никогда не удавалось никому объяснить, как это происходит, — никому, кроме Ишиды, который понял ее с полуслова.
12
Какое счастье! ( идиш).
— Сколько я вам должен? — с подчеркнутой серьезностью спросил месье Лебовиц.
— Нисколько, — ответила Клер.
— Нет, я настаиваю, — строго возразил сосед.
— Как вы себя чувствуете, месье Лебовиц? — поинтересовалась Клер, переводя разговор на другую тему.
— Я чувствую себя просто великолепно.
Он всегда отвечал так. Иногда говорил:
«Я здоров как бык», или «Что мне сделается?», или «Меня ни одна холера не берет!» — в зависимости от настроения и личности собеседника. Консьержку, которая не понимала его чувства юмора, это приводило в ярость. Месье Лебовиц никогда не жаловался. Только от его дочери Клер узнала, что у него запущенный суставной ревматизм и он почти не выходит из дому, потому что от боли порой не может шевельнуться.
— Знаете, — начал он, — да, конечно, знаете: чем старше становишься, тем чаще вспоминаешь прежние дни. Так что, дорогая Клер, если у вас было счастливое детство, значит, вас ждет не менее счастливая старость.
Клер опустила глаза, слегка сбитая с толку. Не только молодые годы Лебовица были запретной темой по причине перенесенных им ужасов, но и юность самой Клер вряд ли заслуживала самой малой толики сожалений. «Какой все-таки потрясающий человек, — подумала Клер. — В нем как будто дремлет чудовищной силы гнев, который он держит в клетке и не выпускает на волю, опасаясь неизбежных разрушений».
— А вы, моя милая, как вы себя чувствуете? — спросил он.
За этим вопросом крылся другой. Когда Клер интересовалась здоровьем старика, она подразумевала: как там у вас, месье Лебовиц, с приближением смерти? Когда его, в свою очередь, задавал старик, он имел в виду: как там у вас, Клер, с мужчинами?
— Спасибо, хорошо.
— Вы видели, у нас появился новый сосед? — с ноткой беспокойства в голосе спросил Лебовиц.
— Видела, — задумчиво произнесла Клер.
— Он мне не нравится.
— Почему? — Клер не скрывала удивления. Она привыкла к тому, что ее старый друг относится к окружающему миру либо с безразличием, либо с доброжелательностью.
— То ли он здесь, то ли его нет — понять невозможно. По лестнице ходит бесшумно. Вдруг остановится на площадке, как будто подслушивает, что у кого творится. Мне сдается, он сюда не жить переехал.
— А для чего же тогда? — спросила Клер, заинтригованная.
— Он что-то ищет… Или кого-то.
— В нашем доме?
— Да. — Он на миг умолк. — Вас, меня, кого-то еще. Этого ужасного дворничихиного кота… — Он засмеялся.
— Вы шутите, месье Лебовиц.
— Не знаю… Возможно.
Он продолжал улыбаться лукавой детской улыбкой. Но внезапно его лицо напряглось, и он бросил на Клер такой пронзительный взгляд, что она похолодела.
— На этой земле, моя дорогая, есть такие люди… — Он остановился и сжал зубы. В последнее время у него появилась манера прерывать себя, не договорив, — раньше он ничего подобного себе не позволял. Он глубоко вздохнул и поднялся: — Спасибо, Клер. Разрешите как-нибудь вечерком пригласить вас на ужин, если вы не против. Знаете, есть тут один итальянец неподалеку, он только что открылся…
— С удовольствием, — ответила Клер.
Он с улыбкой посмотрел на нее и добавил:
— Уверен, что вы еврейка.
Клер со смехом воздела очи горе:
— Я ведь вам уже говорила, что мой отец — бретонец, а мать — из Эльзаса.
Месье Лебовиц повернулся и открыл дверь. Уже из коридора он прошептал, словно не желая, чтобы его услышал кто-нибудь из соседей:
— В Эльзасе много евреев. И в Бретани немножко есть.
Клер расхохоталась. Дождавшись, когда он скроется в своей квартире, она закрыла дверь. Потом задумалась: этот длинный и тонкий шрам у него за ухом, который она только что заметила, — он был там всегда? Да, разговаривать с людьми легко, но вот наблюдать за ними — все равно что глядеть в бездонный колодец. Она раскрыла рукопись на главе «Поясничные позвонки» и принялась за работу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Клер быстро продвигалась вперед. Собственное тело как будто оставило ее в покое — наступило то самое «молчание органов», о котором говорил Дитрих, — и в доме царила тишина. Свои вечера она делила между Ишидой, которого в последнее время навещала реже, поскольку он часто отсутствовал, и фильмами Жан-Люка Годара, которые знала едва ли не наизусть. Больше всего она любила «Презрение». В нарочитой медлительности Бардо, во всепроникающей музыке, в жаркой белизне ей чудилась неотвязность сродни головокружению. Клер поддавалась этой колдовской силе, вечная юность актеров и пронзительное отчаяние образов никогда не надоедали ей и не могли надоесть. Ее глубоко трогала мысль о том, что «каждый человек постоянно ждет чего-то от другого человека, и это — самое главное, а все остальное не имеет значения». Как-то она дала кассету с фильмом Луизе, и та вскоре вернула ее, небрежно поблагодарив, как будто речь шла об обычном кино, которое смотрят после ужина, перед тем как пойти спать. Именно так.
Что-то в последнее время ее отношения с соседкой заметно ухудшились. Однажды утром ее раздражение достигло предела, за которым у нее обычно следовало сожжение всех мостов. Она завтракала возле открытого окна, когда услышала голос Луизы, говорившей сладко и заманчиво:
— Ну, куда ты хочешь пойти — в Ботанический сад или в Люксембургский?
Клер ожидала, что сейчас раздастся ответная реплика Люси, но девочка молчала, и тогда Луиза заговорила снова:
— Послушай, ну ты все-таки реши как-нибудь, куда ты хочешь. Может, в кино пойдем?
Никакого ответа. В голосе Луизы мед сменился уксусом:
— Ну все! Погода хорошая, так что идем в Люксембургский сад!
Звякнула посуда, и снова воцарилась тишина.
Ее внезапно прервал взволнованный, по-мультяшному детский голосок Люси:
— Разве папа тебе не сказал, что Матильда пригласила меня на день рождения?
— Какая еще Матильда? — раздраженно бросила Луиза.
Клер представила себе, как ее слегка затрясло — она знала за соседкой эту слабость.