Освещенные аквариумы
Шрифт:
— Хорошо здесь на солнышке, правда? — Она замерла, наслаждаясь минутой.
Клер, съежившись, сидела рядом и думала, что в очередной раз купилась на уловки этой опасной женщины, для которой слова не имели никакого значения, словно дешевые безделушки — надоела одна, выбросил и взял другую. От всего на свете ее предохраняло мощное противоядие, которым ее снабдила сама природа, — безграничный эгоизм. Клер так не умела. Все колкости, все ехидные и злобные насмешки, всю жестокую правду, которой Луиза била ее наотмашь, она принимала не защищаясь. Чай совсем остыл. Чего ей сейчас не хватало, так это молчания Ишиды, его доброжелательного взгляда, даже его запертого на сто замков смеха.
— Летом едешь куда-нибудь? — спросила Луиза. —
Она затронула тему, которой Клер боялась больше всего. Она не любила каникулы, не любила путешествия, не любила слушать чужие рассказы о путешествиях — ей чудилось, что они обвиняют ее в том, что ее с места не сдвинешь. Раньше она честно пыталась принять участие в некоторых «диких» поездках, организованных друзьями. На самом деле уезжало туда только ее тело — не забыв прихватить с собой все болячки, — а сама она оставалась совершенно невосприимчивой к радостному возбуждению, охватывавшему остальных при встрече с «чем-то новым». С тех пор, чтобы от нее отстали, она твердо объявила всем знакомым, что она законченная домоседка.
— А ты?
— Мы собираемся в Сент-Максим. Как и каждый год. Я там от скуки сдохну. И Антуан. И Люси тоже. — Луиза засмеялась.
Клер показалось, что сидящий чуть дальше тип с «Мондом» в руках что-то слишком часто поглядывает в их сторону. И тут она поняла. Луиза с самого начала пыталась подцепить этого мужика. «Опять меня использовали», — с горечью подумала она. И, рассердившись уже по-настоящему, схватила со стола счет и полезла за кошельком.
— В доме вообще никого не останется, — продолжила Луиза, роясь в сумке. — Все разъезжаются.
Клер отсчитала сумму, точно соответствующую стоимости чая.
— Ну да. Останемся только мы трое — консьержка, Ишида и я.
— Ты так уверена? А я вот только сегодня видела, как твой любимый сосед садился в такси. Между прочим, с большим чемоданом. Очень торопился. — Луиза полуобернулась, предоставляя мужчине за соседним столиком по достоинству оценить ее профиль и точеные ножки.
Ишида уехал? «Этого быть не может», — подумала Клер. Разумеется, она с первой минуты знала, что прелесть их знакомства в основном и заключалась в его призрачности, в том, что вся эта история относилась к разряду тех, что не имеют ни начала ни конца. Но чтобы он уехал, даже не предупредив ее, — в это она не могла поверить.
— Я тоже ухожу, — сказала Луиза.
Клер посторонилась, давая подруге возможность бросить на мужчину с «Мондом» еще один взгляд и одарить его улыбкой — столь же однозначной, как подпись на журнале регистрации в отеле. По дороге они купили багет с хрустящей корочкой и сгрызли по ломтю. Луиза пребывала в жизнерадостном настроении, Клер — в подавленном, расстроившись больше, чем позволяли установленные ею для самой себя пределы. Во дворе они не стали задерживаться и быстро распрощались.
Войдя в квартиру, она наступила на маленький белый конверт. Открыв его, вслух прочитала:
«Дорогая Клер! Я уехал на несколько дней.
Сделайте то же самое. Я с Вами свяжусь.
Изобразив на лице заимствованную у соседа-японца улыбку, прикрывшую ее на манер брони, она спросила себя: «Он что, с ума сошел?» Где-то в уголке сознания раздался его дружеский смех — словно пошаркивание резиновых подошв по плиткам пола. «С какой стати мне-то уезжать», — недоумевала она. Клер терпеть не могла загадки, шарады, ребусы, детективные романы — все, что так или иначе требовало какого-то «решения». Ей никогда не удавалось понять, чего же, собственно, от нее хотят, и даже если решение приводилось тут же, оно казалось ей непроницаемо туманным.
Из ящика письменного стола она достала дубликат ключей Ишиды, оставленный на ее попечение за несколько дней до того. «С мадам Куртуа с нижнего этажа никогда не знаешь, чего ждать, — сказал он. — Вдруг забудет закрыть кран в ванной». И разумеется, тихонько рассмеялся своим неподражаемым смехом. Она выскочила из квартиры и бегом взлетела на третий этаж дома напротив. Открыла дверь японца и только тут задумалась: «А что я, вообще-то говоря, здесь делаю». Если он оставил ей ключи, значит, полагал, что она ими воспользуется, но вот в каких целях? На что он намекал? Что у него в квартире она как у себя дома? Что она вошла в его жизнь? Или все гораздо проще и банальней: что он просит ее вынимать его почту и складывать на столик у двери?
В гостиной Ишиды она уселась на свое привычное место и уставилась невидящим взором в стоящий напротив белый диван. В комнате висела плотная тишина. Вокруг царили порядок и неподвижность. Она на минуту замерла, целиком погрузившись в мысли об этом странном мужчине, который сумел внушить ей, что хотя бы одному человеку на свете она может доверять. Потом она тихонько, словно боясь разбудить демонов, встала и пошла посмотреть на единственную в квартире комнату, которой раньше не видела.
Спальня Ишиды оказалась абсолютно белой, если не считать покрывала из японского шелка в ярко-красных цветах, наброшенного на кровать, суперсовременного будильника и японских книг, лежащих на низком столике. Клер открыла дверцу гардероба и обнаружила висящие в ряд костюмы серого и черного цвета, а также несколько кимоно, которые при ней сосед не надевал ни разу. Они производили странное впечатление — как будто в шкафу у мужчины неизвестно почему оказалась женская одежда. Клер провела рукой по шелковистой ткани с изысканным геометрическим рисунком. Ее взгляд задержался на синем кимоно с разводами. Она сняла кимоно с вешалки. Потом, улыбаясь грустной и виноватой улыбкой неразделенного удовольствия, надела его и, застыв перед зеркалом, долго разглядывала себя, пытаясь проглотить застрявший в горле ком. «Не мог Ишида бросить меня вместе со всеми своими кимоно», — сказала она себе. Аккуратно повесила японский наряд обратно в шкаф, закрыла дверцу и присела на кровать. Она все еще не понимала, зачем явилась сюда, но с трудом поборола искушение лечь и заснуть в этой постели.
Затем она перешла в кабинет, порылась в ящиках стола и на книжных полках, открыла несколько папок — там были бумаги, покрытые японскими иероглифами. Осмотрела книжный шкаф, в котором альбомы по искусству соседствовали с техническими сочинениями на разных языках: японском, английском, французском, немецком. Это собрание показалось ей нейтральным и бездушным: оно не несло на себе отпечатка личности владельца.
Вернувшись в гостиную, она мельком глянула на фасад дома напротив в поисках хоть какого-нибудь знака. И вдруг вспомнила про дознание, которое учинил ей Росетти. Перебрала в памяти каждый из его нахальных вопросов. И испугалась. Так, что даже похолодела. Собственное тело с помощью вполне определенных симптомов как будто приказывало ей остановиться, бросить все как есть. Она старательно проигнорировала сжавшие желудок болезненные спазмы. Нет, решено, она вступает в игру. Они еще увидят новую, небывалую Клер.
Она уселась на белый диван, на сей раз — на место Ишиды, как будто хотела впитать в себя его присутствие. От подушек еще исходил едва уловимый запах, принадлежавший ее другу. Квартира японца была чрезвычайно тщательно прибрана. У нее в памяти всплыл один их разговор, в ходе которого выяснилось, что они оба примерно одинаково относятся к окружающему порядку — с опасливым презрением. Она призналась ему, что ставит свои книги в шкаф строго по алфавиту, а он напомнил ей, что порядок опасен именно в упорядоченной вселенной, поскольку способен потеряться в ее складках. «Потерянную книгу гораздо труднее найти, если остальные стоят в шкафу в строгом порядке, а не кое-как», — объяснил он. Смутное беспокойство перешло в отчетливую боль, угнездившуюся в затылке, прямо над шейными позвонками.