Освободите тело для спецназа
Шрифт:
Откос с дерева просматривался великолепно. В том числе и те кусты, к которым подползал Глеб, когда обнаружил заминированную расщелину. От прильнувшего к прицелу снайпера тянуло запахом водки. «Вдарить бы тебе сейчас как следует, сука, чтобы вниз хряснулся!» — и, не удержавшись, отвесил всё-таки темноволосому ублюдку бесполезную затрещину. Тот даже не шелохнулся, хотя Глебова рука хлёстким ударом прошла от уха до уха через всю башку. «Ну, ничего, я тебя и пулей сниму, урод!»
«Теперь, главное, дерево запомнить», — направился он
Вернувшись к своему телу, сержант минут пять кружился по лесу, стараясь подобрать подходящую позицию. «Лады!» — наконец удовлетворённо хмыкнул он. Корявый дуб с обломанной верхушкой густой кроной надёжно прикрывал сверху примыкавший к нему подлесок. Узкий просвет между его ветвями неприметной амбразурой, отороченной узором зелёной листвы, смотрел как раз куда надо. На эту вражину, что засела в своем, метрах в двухстах от дороги, гнезде.
Глеб, примериваясь, прилёг, но и с земли этот парень был как на ладони. Позиция попалась знатная! Во-первых — недалеко, во-вторых — вниз по склону, в-третьих — подобраться можно незаметно: богато разросшийся орешник всё прикрыл своими листьями-кругляшами.
Хоть время и поджимало (вдруг эта сволочь надумает слезать!), но Глеб предусмотрительно еще раз облетел весь прилегающий район. Не ровен час — ещё кто-то появится! А затем дважды «прополз» этот участок в тридцать шагов от своего распластанного тела к заветному дубу, выбирая простой и короткий маршрут. Он прекрасно понимал, что эти движения, которые сейчас не требуют никакого труда, через пять минут станут неимоверно тяжёлой ношей. Память цепко отметила и оба поворота, которые нужно сделать, чтобы не выползти на просматриваемый сверху прогал, и то место, где требовалось остановиться, чтобы поймать на мушку снайпера.
«Пора!» — решил он, и на несколько секунд завис над своим телом.
Морда была ещё та! — перемазанная в крови, бледная, с ввалившимися щеками и синюшным цветом прикрытых век.
«Эко тебе досталось», — со щемящим чувством жалости подумал он о самом себе и, сосредоточившись привычной тонкой струйкой потёк к макушке.
«Мать честная, до чего же больно!» — ахнул он, стиснув зубы. И не удержавшись, начал тихонечко подвывать:
— У - У — У - У! — в безнадёжной попытке этим протяжным «у-у-у-у» хоть как-то уменьшить эту рвущую, пульсирующую боль.
Боль была свежей, яростной, невыносимой! Как будто снайпер только сейчас выпустил свои безжалостные пули!… Где она, та спасительная темнота беспамятства, которая помогла ему в прошлый раз?! Не было её… НЕ БЫЛО!!!
Сердце бухало как колокол, толкая тяжёлую тугую кровь медленными ударами парового молота. И эти удары пытались, пытались пробить голову изнутри, вырвавшись кровавыми ручейками из носа и ушей. Снизу, от ног, толчками вонзались тупые раскалённые жала, скручивающие тело в непредусмотренную никакими законами спираль и вызывающие желание орать во всё горло, и бешено
Переход от легкого, безмятежно-радостного астрального состояния был настолько резок, что, пытаясь спастись от разом навалившейся стотонной боли, он забарахтался изо всех сил, как утопающий, пытающийся вырваться из толщи захлестнувшей волны. И… неожиданно почувствовал мгновенное облегчение, не сообразив сразу, что опять висит над своим телом, видя всё тоже осунувшееся бледное лицо с ввалившимися щеками и синюшным цветом прикрытых век….
«Тьфу ты… епонский бог», — чертыхнулся он и, повисев секунд тридцать, опять устремился к макушке.
На этот раз он уже знал, что его ждет…
«Я спокоен, спокоен, спокоен», — как щитом закрылся Глеб первой фразой, не дав боли сразу взять над собой верх.
«Я легко владею собой», — спешно укрепил он свои позиции и тут же, ощущая растущую уверенность, нанёс решительный удар. «Боль всё слабее… слабее… слабее…», — медленно выговаривал он, чувствуя, как та, подстёгнутая его волей заметалась, съёжилась и отступила. Спряталась до времени в своей пульсирующей, багрово-чёрной, оставленной пулей норе. Боль притихшая, но готовая в любую минуту ринуться в безжалостную атаку, чтобы грызть, рвать, жечь, неотступно терзать свою жертву, если вдруг учует малейшую слабину.
Глеб перевернулся на живот, спрятал вывалившийся из руки пистолет, подобрал гранаты и пополз на свой последний рубеж.
Раз-два-три! Раз-два-три! Раз-два-три! — работали локти, как неутомимые паровозные шатуны, передвигая грузное тело без малого сантиметров на семьдесят. Раз — два — три! Раз — два — три! Раз — два — три! И ничего, что ноги волочатся по земле и осколки раздробленной кости, цепляясь друг за друга, вбивают красные иглу в мозг. Руки-то работают! Раз — два — три! Раз — два — три!…
Но этого неутомимого движения, взбодрённого аутотренингом тела, хватило ровно на полдороги. Крови… слишком много крови…
Раз — два-а-а… тр-р-ри-и… Р-ра-а-з… д-д-ва-а-а…
Дурак ты, сержант! Вот и повязка сползла. Жгут надо было!
И не удивляйся, что штанина к ноге прилипла. Ты лучше назад оглянись — дорожка-то, кровавая за тобой тянется. И перекошенная физиономия, которой ты в траву сунулся, уж белее и быть не может. Слабак ты оказывается, Глеб Ткачёв! Слабак!
Г л а в а 19
… «Шалишь!… Сдохну, а доползу!»…
Кто сказал, что в тебе всего три четыреста семьдесят? — Это только когда ты в пирамиде стоишь, да и то без магазина! После марш-броска на все десять тянешь, а отмотаешь полста КеМе — как гиря двухпудовая на плече висишь.
Ну а сейчас сколько? Центнер? Два?
Толкай давай! Выше ствол! Ещё выше! Что, круги розовые перед глазами и пелена?! — У штангистов тоже круги и жилы рвутся, когда вес за двести!
Что-то чёрное появилось??