Освобождение шпиона

Корецкий Данил Аркадьевич

— Как «не ссорились»? Я по голосам все чувствую, по интонациям. Да и вид у тебя мрачный... Старого чекис­та не проведешь. Выкладывай, что там у тебя стряслось. На работе, что ли?

Евсеев потрепал Брута по шее, сел в кресло. Петр Данилович остался стоять, руки сложил на груди. От­ставной комитетчик слов на ветер не бросает, он задал вопрос и ждет ответа.

— Ладно. Синцова моего помнишь? — сказал Евсе­ев. — Лешего? Который Амира брал? — Пётр Данилович кивнул.
– Отличный мужик, профи экстра-класса. Ни­когда никаких

вопросов... А теперь трения какие-то на­чались дурацкие. Считай, на почве личной неприязни. Несходства характеров, что ли...

Евсеев вкратце описал отцу ситуацию с Лешим: экспедиция на четвертый горизонт, версия о зага­дочных карлах, его собственная реакция, реакция Огольцова, дело о сатанистах, внезапно обнаружив­шаяся любовь Лешего с Герасимовой, и так далее и тому подобное. Он не вдавался в подробности, хотя отцу мог доверять полностью, даже больше, чем себе самому.

— Так в чем проблема?
– не понял Петр Данило­вич.
– Ты все правильно сделал. Огольцов твой дурак, но ты за начальника не в ответе. И Синцов твой дурак, только...

Он развел руками.

— Только за него уж тебе ответить придется, если что. Надо ж смотреть ему, с кем любовь крутить. Если она фигурант по делу, то это никуда не годится.,.

Петр Данилович сурово покачал головой.

— Ничего, Юрка. Он сам к тебе придет и сам миро­вую предложит, когда успокоится. Это не проблема, из- за которой серьезный человек должен себе голову ло­мать...

Из кухни донеслось рассерженное шипение кофей­ника. Петр Давидович исчез, а через минуту появился с подносом с кофе.

— Во. Гейзерный какой-то, по итальянскому рецепту. «Нескафе» это хваленое нам с матерью врач запретил, так я вот купил себе игрушку... Жалко, не было таких кофейников во времена моей молодости, да и кофе хо­рошего не сыскать было тоже. Это сколько ж ночей я смог бы не спать, сколько сделать бы успел!.. Может, и в полковники выбился бы, кто знает.

Он поставил поднос на ручки кресла, сам сел ря­дом, взял чашку. Тонкий хрупкий фарфор в его крес­тьянской руке казался каким-то ненастоящим, игру­шечным.

— Не пойму только, с чего этот твой Синцов, неглу­пый мужик, чеченскую кампанию прошел, чего это он так уверовал в каких-то карлов подземных?

Петр Данилович посмотрел на сына.

— Вроде сказочка какая-то детская, а он на стену ле­зет. А?

— Да не лезет он никуда, пап. Он и не рассказывает ничего без крайней необходимости. Даже рапорты пи­сать не любит, я говорил ведь... И он никогда не врет. Вот в чем загвоздка,

— Так что, выходит — под нами и в самом деле живут какие-то маленькие человечки? Пигмеи, как в Африке? Так, что ли?

— Я не знаю, пап. Но кто-то живет. Вон, группу Син­цова обстреляли на глубине двести метров, в старой за­брошенной штольне. Из автоматического оружия. И следы они там видели — не только «пигмейские», а обычные человеческие. Следы от сапог. И грибок

там стоял — такой, от дождя защищаться, как на постовом участке. Краска на грибке этом свежая, и телефон ви­сит, все, как положено. Кто-тО ведь красил его... Кто-то стрелял...

— Грибок, говоришь.
– Петр Данилович одним глот­ком прикончил остывший кофе. Глаза его загорелись. Даже Брут, улегшийся у ног Евсеева-младшего, при­поднял голову, посмотрел вопросительно. Тоже заинте­ресовался.

— Грибок — это странно. Это совсем ни в какие воро­та не лезет. Все можно как-то устроить, и в сапогах на двести метров спуститься, и поливать там из «калаша» можно, если ты какой-нибудь диверсант, террорист или еще кто... А вот грибок этот тащить туда — зачем? Его ведь не возьмешь под мышку, в рюкзак не положишь. Это техника специальная нужна — подъемные устрой­ства, узкоколейка, дрезина... А главное — там гарнизон должен стоять! Или охраняемый объект... За этим гриб­ком не частный интерес вырисовывается, а государст­венный...

Петр Данилович встал и возбужденно прошелся по комнате.

— Вон, к 850-летию Москвы весь город был плаката­ми увешан, девки какие-то там в кокошниках... Денег это стоило немалых, красоты - ноль, толку - ноль, но кто-то все равно это делал, старался в меру своих воз­можностей.

— Запретная территория СССР... — сказал Евсеев.

— Что?
– Петр Данилович обернулся.

— Синцов видел там табличку, где от руки было напи­сано: «Запретная территория СССР». Я про нацболов сперва подумал — молодым людям энергию некуда девать, советскую символику любят, эпатаж опять-таки...

— А теперь что?

— Здесь одной энергии мало, пап. Вот в чем дело. Синцов — лучший диггер Москвы, но даже он...

— Прямо лучший и все тут! — проворчал Петр Дани­лович. — Может, подросли уже и получше твоего Син­цова эти... Диггеры твои.

— Это неважно. Я вспомнил тогда про один случай, в Интернете читал. Первая мировая, русская крепость Осовец. Сто девяносто дней стояли против немца, не давали ему пройти к Белостоку... Это на территории се­годняшней Польши. Так вот, потом был приказ ухо­дить, и командование взорвало все ходы-выходы в кре­пости и наши отступили. А одного караульного забыли. Он там так и остался стоять, представляешь?

— Я тоже слышал где-то об этом караульном, — кив­нул Петр Данилович.
– - Сколько он там... Пять, нет — семь лет?

— Десять. Десять лет караулил. Там интендантские склады были — сухари, тушенка, одежда, свечи. Он все это нашел. Белье менял каждую субботу, по стопкам грязного белья считал время. Потом у него пожар был, все спички и свечи сгорели, он несколько лет в полной темноте провел. И когда выходил потом на поверх­ность — ослеп от солнца. Его случайно откопали поля­ки, солдаты, они восстанавливали крепость... А из-под земли на них по-русски: «Стой! Стрелять буду!»