Освобождение
Шрифт:
Она энергично кивает и облизывает губы.
— Да. Смогу.
— Отлично.
Еще один поцелуй, и я отпускаю ее, пристально глядя ей в глаза в поисках малейшего признака того, что за время моего отсутствия эта уверенность может улетучиться. Пока мерцающий в них блеск, говорит мне о том, что она решилась. Возможно, даже почувствовала облегчение, если быть честной с самой собой.
Взвалив Винни себе на плечо, я несу его через всю комнату и выхожу из квартиры. Повернувшись, чтобы спуститься вниз, я вижу, что на меня, приподняв бровь, смотрит миссис Гарсия.
Я
Откашлявшись, женщина расправляет плечи.
— Скажите Айби, что я приготобила для нее немного лумпии. Я попозже их ей принесу, — она переводит взгляд с мешка на меня. — Мусор можно бынести через заднюю дберь. (Лумпия — очень популярные на Филлипинах тончайшие яичные блинчики или рисовая бумага с разнообразной начинкой — Прим. пер.)
Она поджимает губы и проскальзывает к себе квартиру, словно вовсе не очевидно, что перекинутый через мое плечо здоровенный черный мешок — это труп. Ухмыльнувшись, я спускаюсь по лестнице, выхожу через заднюю дверь дома и сваливаю тело на крыльцо, будто мешок с мусором. Не заметив вокруг ни души, я бегу к фасаду здания, подгоняю машину и, забросив труп в багажник, возвращаюсь в церковь.
Я приезжаю туда во втором часу ночи и, бросив взгляд на стоящий за церковью дом приходского священника, вижу, что там всё тихо. Так, словно у меня дежа вю, я отгоняю машину на задний двор, и чувствую, как от растекающейся в крови тревоги у меня покалывает кожа. Схватив ту же самую лопату, что и в прошлый раз, я быстро откапываю в тусклом свете луны крышку септического бака. Рядом в мешке для мусора лежит труп Винни, и, пока я копаю, из моей раны по руке стекает небольшая струйка крови. Снова оглядевшись по сторонам, я наклоняюсь вперед, чтобы поднять тяжелую бетонную крышку этой могилы.
На этот раз она кажется мне тяжелее, или, может, это на меня давит тяжесть моих преступлений, пока я избавляюсь от улик. Я набираю в грудь побольше воздуха и, отодвинув крышку в сторону, открываю зловонную яму, где в темноте едва различимо тело Чака. Меня подмывает посветить туда фонариком своего телефона, просто чтобы убедиться, что он по-прежнему там, но вместо этого я подтаскиваю к краю ямы Винни.
— Дэймон? — по спине мелкой дрожью проносится знакомый голос и, окутав меня, беспощадно сдавливает мне грудь.
Я оборачиваюсь и вижу Руиса, который стоит позади меня с выражением полного замешательства. Под шум колотящейся в ушах крови, я наблюдаю за тем, как его взгляд опускается к черному мешку и снова устремляется на меня. Прерывисто дыша, насколько позволяют мне легкие, я обдумываю свои дальнейшие действия: признаться в преступлении — в преступлениях — или устранить свидетеля, как, вне всякого сомнения, я поступил бы десять лет назад.
— Что ты делаешь? — спрашивает Руис, поднося ко рту ломтик яблока.
И вот тогда я замечаю в его ладони фрукт и то, с каким рассеянным взглядом он его жует.
— Я... выношу мусор? — слова с трудом проскальзывают сквозь застрявший у меня в горле
Руис снова оглядывается, повисшее между нами молчание заполняет хруст его яблока. Перешагнув через мешок, он похлопывает меня по плечу и направляется к дому священника.
— Увидимся на утренней службе.
Глядя, как он, не оборачиваясь, идет по тропинке, я судорожно выдыхаю и возвращаюсь к своей работе.
На то, чтобы сбросить труп в отстойник, где я чуть больше недели назад оставил тело Чака, уходит около часа. К тому времени, когда я возвращаюсь к Айви, она уже вымыла пол. Я дважды проверяю затирку между плитками на наличие каких-либо остаточных пятен, которые она могла пропустить, но ничего не нахожу. Все выдраено до блеска, коврик исчез. Я выхожу из ванной и вижу, что Айви сидит на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув к груди колени.
— Дэймон, прости меня за все. Ты когда-нибудь меня простишь? — она ползет по кровати и в мольбе опускается передо мной на колени. — Пожалуйста, прости меня.
— Бог простит, Айви.
Она смотрит на меня умоляющими глазами, и, когда я касаюсь ладонью ее головы, то чувствую, как напрягается мой член. Каждая клеточка моего существа горит от клокочущих у меня внутри грехов. Потребность оттолкнуть ее, проигнорировать искушение вознаградить свой член этим нетерпеливым ртом, душит тяжесть уже давящей на меня вины. Вопиющее беззаконие, которое Бог никогда не простит.
Тогда к чему мне быть таким добродетельным?
Расстегнув ремень, я, не сводя глаз с Айви, вынимаю его из петель своих брюк и затягиваю у нее на шее, словно свой пасторский воротничок.
— Но твое раскаяние доставляет мне удовольствие. И тебе нужно многое искупить.
Один легкий рывок, и ее губы приоткрываются, грудь вздымается и опадает, может, от страха, может, от волнения. А может, и от того, и от другого.
— Твоя похоть и искушение. Ты должна искупить эти грехи в той же мере, в какой терзала ими меня. Ты примешь это наказание, Айви? Пожертвуешь своим телом за эти прегрешения против меня, за эти распутные мысли, что ты пробуждаешь?
— Да, — выдыхает она и, прикрыв глаза, тянется к зажатому в моем кулаке ремню. — Я приму любое твоё наказание.
— Бог — Отец милосердия через смерть и воскресение Своего сына примирил мир с Собой и послал Святого Духа среди нас для прощения грехов; через служение Церкви пусть Бог прощает тебя и мир, и я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Не сводя с меня глаз, она протягивает руку и медленно расстегивает мне ширинку.
— Аминь, — шепчет Айви и, стянув брюки до середины бедра, высвобождает мой член.
После еще одного рывка за натянутый у нее на горле ремень она подается вперед, и в тот момент, когда ее губы соприкасаются с головкой моего члена, я понимаю, что для меня нет никакого шанса на искупление. Никакого пути назад.