От царскосельских лип: Поэзия и проза

Ахматова Анна Андреевна

Возврата к первой манере не может быть. Что лучше, что хуже – судить не мне. 1940 – апогей. Стихи звучали непрерывно, наступая на пятки друг другу, торопясь и задыхаясь: разные и иногда, наверно, плохие.

15 марта 63

Анна Ахматова.

Из «Записных книжек»

Зачем вы отравили воду…

Зачем вы отравили водуИ с грязью мой смешали хлеб?Зачем последнюю свободуВы превращаете в вертеп?За то, что я не издеваласьНад горькой гибелью друзей?За то, что я верна осталасьПечальной родине моей?Пусть так. Без палача и плахиПоэту на земле не быть.Нам

покаянные рубахи,Нам со свечой идти и выть.

1935

С этого стихотворения в творчестве Ахматовой начинается новая суровая эпоха: каждая строка – вызов року и приговор палачам.

За такую скоморошину…

За такую скоморошину,Откровенно говоря,Мне свинцовую горошинуЖдать бы от секретаря.

1937

Каждое стихотворение заучивается наизусть, прячется в подвал памяти, а рукописи сжигаются, ведь за каждую, если она станет известна «секретарю», то есть Генеральному секретарю ВКП(б) Иосифу Сталину, автору антисоветских стихов угрожает расстрел («свинцовая горошина»). И тем не менее молчать – молча «выть»! – Анна Ахматова больше не может.

(ИЗ ЗАБЫТОГО)

Ах! – где те острова…

Ах! – где те острова,Где растет трын-траваГусто…Где Ягода-злодейНе гоняет людейК стенкеИ Алёшка ТолстойНе снимает густойПенки.

1930-е годы

Лев Николаевич Гумилев.

Впервые Льва Гумилева взяли в 33-м. Но сразу же выпустили. Анна Андреевна на радостях даже позволила себе поездку в Москву. К Осипу Мандельштаму и его жене Надежде Яковлевне на новоселье и словно бы принесла в этот дом беду: в день ее приезда в Москву О. Э. Мандельштама арестовали. Позднее Анна Ахматова скажет об этом своем свойстве так: «А я иду – за мной беда…»

О. Э. Мандельштам.

* * *

13 мая 1934 года… после града телеграмм и телефонных звонков, я приехала к Мандельштамам из Ленинграда… Мы все были тогда такими бедными, что, для того чтобы купить билет обратно, я взяла с собой… статуэтку (работы Данько, мой портрет 1924 г.) для продажи. (Их купила С. Толстая для музея Союза писателей.) Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. Было очень тихо. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел «Волка» [37] и показал О. Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увезли в семь утра. Было совсем светло…

37

«нашел «Волка» – имеется в виду стихотворение О. Э. Мандельштама 1931 г. «За гремучую доблесть грядущих веков…», где есть такая крамольная строфа:

Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей.Запихай меня лучше, как шапку в рукав,Жаркой шубы сибирских степей.

Однако искали чекисты не «Волка», а знаменитую сатиру на Сталина:

Мы живем под собою не чуя страны,Наши речи на десять шагов не слышны,А где хватит на полразговорца,Там припомнят кремлевского горца.Его толстые пальцы, как черви, жирны,А слова, как пудовые гири, верны.Тараканьи смеются усища,И сверкают его голенища…

1933

Навестить Надю из мужчин пришел один Перец Маркиш…

Женщин приходило много. Мне запомнилось, что они были красивые и очень нарядные, в свежих весенних платьях: еще не тронутая бедствиями Сима Нарбут [38] , красавица «пленная турчанка», как

мы ее прозвали, – жена Зенкевича; ясноокая, стройная и необыкновенно спокойная Нина Ольшевская [39] . А мы с Надей сидели в мятых вязанках, желтые и одеревеневшие…

В феврале 1936 года я была у Мандельштамов в Воронеже… Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен.

38

Сима Нарбут – Серафима Густавовна Нарбут, жена поэта В. И. Нарбута, арестованного в 1936 году. О нем см. в примечании к стихотворению А. Ахматовой «Про стихи Нарбута».

39

Нина Ольшевская, по второму мужу Ардова, – актриса, приятельница Анны Ахматовой, мать известного актера Алексея Баталова, ее квартира в Москве на Б. Ордынке в послевоенные годы станет для Анны Ахматовой вторым домом.

И в голосе моем после удушьяЗвучит земля – последнее оружье.

Вернувшись от Мандельштамов, я написала стихотворение «Воронеж». Вот его конец:

А в комнате опального поэтаДежурят страх и муза в свой черед,И ночь идет,Которая не ведает рассвета.

Анна Ахматова.

Из воспоминаний об Осипе Мандельштаме

Анна Ахматова. Наталия Данько. Статуэтка, фарфор. (Раскраска Елены Данько). 1923 г.

Эту статуэтку Ахматова продала, чтобы купить билет до Воронежа, куда был сослан Мандельштам.

Борис Пастернак

Он, сам себя сравнивший с конским глазом,Косится, смотрит, видит, узнает,И вот уже расплавленным алмазомСияют лужи, изнывает лед.В лиловой мгле покоятся задворки,Платформы, бревна, листья, облака.Свист паровоза, хруст арбузной корки,В душистой лайке робкая рука. Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоемИ вдруг притихнет – это значит, онПугливо пробирается по хвоям,Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.И это значит, он считает зернаВ пустых колосьях, это значит, онК плите дарьяльской, проклятой и черной,Опять пришел с каких-то похорон.И снова жжет московская истома,Звенит вдали смертельный бубенец…Кто заблудился в двух шагах от дома,Где снег по пояс и всему конец? За то, что дым сравнил с Лаокооном,Кладбищенский воспел чертополох,За то, что мир наполнил новым звономВ пространстве новом отраженных строф, —Он награжден каким-то вечным детством,Той щедростью и зоркостью светил,И вся земля была его наследством,А он ее со всеми разделил.

10 января 1936

Ленинград

Воронеж

О. Мандельштаму

И город весь стоит оледенелый.Как под стеклом деревья, стены, снег.По хрусталям я прохожу несмело.Узорных санок так неверен бег.А над Петром воронежским – вороны,Да тополя, и свод светло-зеленый,Размытый, мутный, в солнечной пыли,И Куликовской битвой веют склоныМогучей, победительной земли.И тополя, как сдвинутые чаши,Над нами сразу зазвенят сильней,Как будто пьют за ликованье нашеНа брачном пире тысячи гостей.