От двух до пяти
Шрифт:
Народное наименование пластыря - кластырь, бульвара - гульвар. Поликлинику в народе часто зовут полуклиникой, в отличие от клиники, то есть больницы.
Немецкое слово Profoss (так назывался когда-то военный полицейский служитель, исполнявший обязанности надзирателя и палача) изменилось в просторечии в прохвост [11] .
Вспомним некрасовское:
– Как не понять! С медведями
Немало их шатается
Прохвостов и теперь.
Те древние египетские сфинксы, что стоят над Невой в Ленинграде перед Академией художеств, именовались в просторечии сфинками (то есть
11
В.В.Виноградов, Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв., М. 1938, стр. 52.
Я мимо сфинок шел [12] .
И в одном из рассказов Даля:
"...о набережной, на которой лежат две свинки огромные" [13] .
Обыватели к этому народному творчеству всегда относились свысока, пренебрежительно.
В "Скверном анекдоте" Достоевского два чиновника высказывают это пренебрежение так:
"- Русский народ-с, по глупости, изменяет иногда литеры-с и выговаривает иногда по-своему-с. Например, говорят невалид, а надо бы сказать инвалид-с.
12
Н.А.Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. I, М. 1948, стр. 365.
13
В.И.Даль, Повести. Рассказы. Очерки. Сказки, М.-Л. 1961, стр. 56 и 448.
– Ну да... невалид, хе-хе-хе!"
Но, конечно, так поступает всякий живой и здоровый народ. Русский человек, хозяин своего языка, не потерпит, чтобы в этом языке звучали неживые слова, корня которых он не может понять и почувствовать. Ему нужно, чтобы в самом звуке был смысл. Каждое слово подчиняет он своей собственной логике, причем, стремясь к осмыслению слова, он тем самым русифицирует его.
Величайшим знатоком и любителем народной этимологии был, как известно, Лесков. Его герои то и дело говорили: клевотон (фельетон), мелкоскоп (микроскоп), долбица (таблица) умножения и т.д. Барометр превращался у них в буремотр, дезабилье - в безбелье. Французское слово "мораль" производили они от русского слова "марать":
"- Пустили мараль на девку, - замарали ее доброе имя".
Сравните у Островского в "Поздней любви": "Связываться с бабой, я так понимаю, мараль". И у Глеба Успенского в "Будке": "От него на нас мараль идет".
У Куприна в "Поединке" французскую фамилию Дювернуа солдаты превратили в русскую Доверни-Нога. Известно, что иностранец Кос ван Дален сделался в России Козодавлевым.
В "Войне и мире" казаки переделали имя молодого француза Винсента в Весеннего, а мужики и солдаты - в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молодости:
– Эй, Висеня! Висеня! Весенний!
Так же поступает ребенок, превращая вентилятор в вертилятор, лопатку в копатку и молоток в колоток.
Путем минимального изменения в звуковой структуре непонятного слова ребенок, незаметно для себя, осмысляет его, причем в этой новой редакции выдвигаются существеннейшие (с точки зрения ребенка) качества того предмета, который данным словом обозначен.
Так, Адик Павлов называл Серафиму Михайловну Сахарина Михайловна, а маленькая Ира, подметив, что запонки являются исключительной принадлежностью папы, переименовала их в папонки:
– Папочка, покажи твои папонки!
Слюнка, например, у детей превращается в плюнку:
– Потому что мы не слюем, а плюем.
Язык они называют лизык, и мне сообщают о Нине Гуляевой, которая достигла семилетнего возраста, а все еще не могла примириться с нашим взрослым "искажением" формы лизык:
– Как же так! Лизать - и вдруг не лизык, а язык!
По-украински язык у волов и коров так и называется лизень.
Ребенок и представить себе не может, чтобы взрослые создали слово, в звуке которого нет характеристики функций обозначенного этим словом предмета. Тополь должен топать, орел - орать, а радуга - радовать:
– Почему это - радуга? Потому что она радуется, да?
До сих пор, насколько мне известно, эти языковые процессы были замечены исследователями только у взрослых. Но вот, оказывается, и в речи детей они занимают не последнее место, ибо нет никакой существенной разницы между вертилятором и мелкоскопом, между вертутией и сфинкой.
IV. ДЕЙСТВЕННОСТЬ
И заметьте, как действенны эти ребячьи слова. В большинстве случаев они изображают предметы исключительно со стороны их действия.
Строганок - это то, чем строгают,
Копатка - это то, чем копают.
Колоток - это то, чем колотят.
Цепля - это то, чем цепляют.
Вертутия - это то, что вертится.
Лизык - это то, что лижет.
Мазелин - это то, чем мажут.
Кусарик - это то, что кусают.
Здесь нет ни единого слова, которое не было бы связано с движением, с динамикой.
Всюду выдвинута на первое место действенная функция предмета.
Трехлетний ребенок уверен, что почти каждая вещь существует для того или иного точно определенного действия и вне этого действия не может быть понята.
В существительном ребенок ощущает скрытую энергию глагола.
Вы только всмотритесь, с каким напряженным вниманием глядит годовалый младенец на автомобили, мотоциклы, трамваи, следя за их непрерывным движением.
Почти все исправления, вносимые ребенком в нашу "взрослую" речь, заключаются именно в том, что он выдвигает на первое место динамику.
В "народной этимологии" взрослых это происходит не так часто, потому что взрослые подмечают в словах и другие особенности. Русские крестьяне из клироса делали крылос (от слова "крыло"), Хамильтона превращали в Хомутова, то есть оперировали и существительными, а "народная этимология" детей почти всегда обнаруживает в названии предметов глагол.
Но, конечно, и детям порою случается выдвигать в названии предмета не глагол, а имя существительное или - очень редко - прилагательное.
Мне сообщают о пятилетнем Гаврюше, который ботанику называл цветаника (его отец был директором ботанического сада), а ватрушку - творушка (от слова "творог"); и я знаю Мусю, которая называла нафталин муфталином, так как была уверена, что нафталин существует специально для маминой муфты.
Впрочем, таких словообразований не много. Большинство детских слов, входящих в область "народной этимологии", связано с глагольными формами.