От двух до пяти
Шрифт:
Катя. А у меня еще звездее!
– Вставай, уже утро!
– Я буду ждать, когда станет утрее.
– За это нельзя браться, а за это еще нельзей, да?
Благодаря многократным и единообразным воздействиям речи, которую ребенок с утра до вечера слышит от всех окружающих, в уме у него создаются соответствующие грамматические обобщения; сам того не замечая, он умело и тонко применяет их к каждому данному случаю.
Возьмем хотя бы только что приведенное слово "пивнул". Конечно, ребенок не выдумал этого слова: суффикс ну, означающий мгновенность,
– У меня развязнулся шнурок.
– У мамы коса расплетнулась!
Особенно выразительно звучит у детей суффикс ну в тех глаголах, в которые он не допускается взрослыми. Это видно из такого, например, диалога:
Кира. Мама, Лена кривляется!
Лена. Неправда!
Кира. А кто сейчас кривнулся?
Или вспомним такие слова, как "ихинная", "кавонина", "ктойтина", "сумасошлатая" и т.д.
Хотя они построены по готовым моделям, но самый выбор именно той модели, которая наиболее пригодна для каждого данного случая, никоим образом нельзя свести к механическому подражанию.
VI. АНАЛИЗ ЯЗЫКОВОГО НАСЛЕДИЯ ВЗРОСЛЫХ
К сожалению, у нас все еще не перевелись теоретики, которые продолжают твердить, будто ребенок, как автомат, без раздумья, послушно копирует нашу "взрослую" речь, не внося в нее никакого анализа.
Эта неправда декларируется даже в научных статьях - именно декларируется, потому что доказать ее никак невозможно. Стоит только внимательнее приглядеться к языковому развитию детей, чтобы стало ясно, что подражание у них сочетается с самым пытливым исследованием того материала, который предлагают им взрослые:
– Кочегарка - жена кочегара?
– Судак - это которого судят?
– Начальная школа - это где начальники учатся?
– Раз они пожарные, они должны делать пожар, а тушить пожар должны тушенники!
Какой ребенок уже на четвертом году не приставал к своей матери с такими вопросами, в которых заключается самая строгая и даже придирчивая критика "взрослых" речений:
– Почему сверчок? Он сверкает?
– Почему ручей? Надо бы журчей. Ведь он не ручит, а журчит.
– Почему ты говоришь: тополь? Ведь он же не топает.
– Почему ты говоришь: ногти! Ногти у нас на ногах. А которые на руках - это рукти.
– Почему ты говоришь: рыба клюет? Никакого клюва у ней нет.
– Почему разливательная ложка? Надо бы наливательная.
– Почему перочинный нож? Надо бы оточительный. Никакие перья я им не чиню.
Нет ребенка, который в известный период своего духовного роста не задавал бы подобных вопросов. Названный период его жизни характеризуется самым пристальным вглядыванием в конструкцию каждого слова.
Я, например, знаю очень многих ребят, отвергающих слово "художник", так как они уверены, что, если слово начинается наречием "худо" - значит, это слово ругательное. О.И.Капица рассказывает о пятилетнем мальчике, который говорил про художника, сделавшего иллюстрацию в книжке:
– Он совсем не художник: он очень хорошо нарисовал.
Смастерив какую-то картинку, этот же мальчик воскликнул:
– Посмотрите, какой я хорошник.
Когда же картинка особенно удается ему, он говорит:
– А теперь я прекрасник! [25]
О чем бы мы ни говорили с ребенком, мы не должны забывать, что он, жадно впитывая в себя наши слова, требует, чтобы в них была безупречная логика, и не прощает нам ни малейших ее нарушений.
Это очень наглядно показывает такой, например, эпизод.
Мать рассердилась и сказала трехлетнему Ване:
– Ты мне всю душу вымотал!
Вечером пришла соседка. Мать, разговаривая с нею, пожаловалась:
– У меня душа болит.
25
О.И.Капица, Детский фольклор, Л. 1928, стр. 181.
Ваня, игравший в углу, рассудительно поправил ее:
– Ты сама сказала, что я у тебя всю душу вымотал. Значит, у тебя души нету и болеть нечему.
Ему неведомо, что такое душа, но он по своему трехлетнему опыту знает, что, если что-нибудь выпито, вылито, вымотано, оно перестает существовать, - и говорить, будто оно болит, не годится.
Таких случаев великое множество.
Проезжая в Крыму по степи, я назвал эту степь пустыней. Но моя четырехлетняя спутница указала на кусты:
– Это не пустыня, а кустыня.
Четырехлетний Вадик с удивлением увидел, что взрослые наливают в молочник не молоко, а вино.
– Теперь это не молочник, а виновник.
Требуя, чтобы в конструкции каждого слова была самая прямолинейная логика, ребенок сурово бракует слова, логика которых не удовлетворяет его:
– Это не синяк, а красняк.
– Корова не бодает, а рогает.
Леночка Лозовская (четырех с половиною лет), увидя утят, воскликнула:
– Мама, утки утьком идут!
– Гуськом.
– Нет, гуси - гуськом, а утки - утьком.
В тех взрослых, которые окружают ребенка, он, естественно, видит непогрешимых учителей языка. Он учится у них с младенческих лет, старательно копируя их речь.
Но тем разительнее тот строгий контроль, которому он эту речь подвергает.
Услышав, например, что бабушка сказала кому-то: "Ты тогда еще под стол пешком ходил", внучка перебивает ее язвительным смехом:
– Разве под стол на извозчиках ездят?