От грозы к буре
Шрифт:
И с этими словами воевода, неспешно повернувшись, двинулся назад в княжий терем.
– А я?! – крикнул вдогон растерявшийся Ядрила.
– Ну, я ведь сказал же, – бросил через плечо Золото. – Самым чукавым обед только после ящиков закопанных. – И дальше неторопливо пошел.
А со стен, забыв даже про половцев, весело посмеиваясь и подшучивая, глядели на обливавшихся потом присмиревших горлопанов и смутьянов прочие ратники. Некоторые из них еще час назад молчаливо поддерживали Ядрилу в его требованиях, но теперь они об этом благополучно забыли.
Хохотал вместе со всеми и Пятак, гордый до чрезвычайности тем, что сумел пригодиться хоть в чем-то своему мудрому воеводе.
– Половцы идут! – раздался истошный крик дозорных.
«Ну все, посмеялись и будет. Пора и за дело», – вздохнул Пятак, прицеливаясь в одного из всадников, скачущих прямо на него. Шел очередной тяжкий день осады Ряжска. Силы таяли, помощи не было, но надо было держаться во что бы то ни стало, и они держались, пока могли.
Даже люд из степи, кой и вовсе дикий бысть, узреша печать диаволову, восхотеша князьям православным помочь оказати. И пусть оные во Христа не верили, но к свету их души неразумны тяготеша неизбывно.
Степняки же о ту пору нападеша на Пронск и Ряжск и бысть градам оным тяготы и беды излихом. Воеводы же княжевы Искрен Перхович и Юрий Михайлович по прозвищу Золото, явиша мудрость великую, сеша накрепко в градах своих и стояша рати половецкие под ими, ибо князь Константин учинил лжу для оных ханов и послаша к им гонцов тайно, дабы повестити Кончаковичу и Котяну, яко бы в оных градах злато и серебро утаиша. И прияши то на веру поганые и далее к Рязани не идоша, злата оного алкая.
Я уважаю представителей Санкт-Петербургской школы во главе с академиком Ю. А. Потаповым, однако их гипотеза о том, что князь Константин якобы спрятал в Пронске и Ряжске много золота и серебра, то есть чуть ли не всю свою княжескую казну, и лишь потому половцы не уходили от осажденных городов, не выдерживает никакой критики.
К тому же основана она лишь на глухом и неясном упоминании об этом золоте в одной из летописей. Однако если внимательно вчитаться в ее строки, то сразу становится ясно, что все это не более чем вольный прозаический пересказ какой-то былины, не дошедшей до нашего времени.
Исходя из нее, у уважаемого Юрия Алексеевича получается, что Константин сам послал тайных гонцов к половецким ханам, чтобы лично предупредить их о том, что он спрятал в этих городах свою казну. А те, выходит, поверили этой наивной лжи. Словом, нелепица.
Ссылаясь на то, что гонцы были тайные, господин Потапов разрабатывает целую версию о том, что они были направлены уже из самих осажденных городов к князю Константину и умышленно попались в плен к степнякам. То есть, пытаясь объяснить свою нелепицу, он добавляет к ней еще и несуразицу.
На самом деле все было значительно проще и логичнее. Половцы просто опасались заходить далеко вглубь рязанских земель, оставляя за спиной сразу два непокоренных города с сильными гарнизонами, воины которых могли в любой момент ударить им в спину. Вот, пожалуй, и все.
Что же касается поведения осажденных, то оно действительно заслуживает не просто похвалы, но и всяческого воспевания. Имена воевод, как Юрия Михайловича, так и Искрена Перховича, прочно вошли во все летописи ратной славы Руси.
Особенно, пожалуй, следует отметить Юрия Михайловича по прозвищу Золото, поскольку Ряжск был слишком молод, население в нем практически отсутствовало, а в наличии у него имелось лишь несколько сотен воинов. Если судить по писцовым книгам выплаты жалования, сохранившимся, правда, только за последние месяцы 1218 года и три первых – 1219-го, то их было едва ли более трех сотен. И он, имея в своем распоряжении столь малые силы, тем не менее сумел отстоять город от многотысячной орды наиболее сильного в ту пору половецкого хана Юрия Кончаковича.
Глава 16
Око за око
О поле, поле, кто тебя
Усеял мертвыми костями?
Чей борзый конь тебя топтал
В последний час кровавой битвы?
Кто на тебе со славой пал?
Чьи небо слышало молитвы?
– Княже! Уходим вперед! – прохрипел Эйнар, который с видимым трудом, но еще поспевал принимать удары на свой щит, оберегая Константина с левой стороны. – Уходим, мои прикроют! Еще не поздно!
Он что-то грозно прорычал по-норвежски, и даже в этом безумном гвалте его услышали, вырастая, как по мановению волшебной палочки, между князем и сонмищем врагов, облепивших их повсюду.
Истошно ревел Сверре Пустой Бочонок, молча, но столь же яростно бился рядом с ним Хафтур Змеиное Жало, а чуть левее молниеносно разил врагов Бесе Стрела, правее же кусал свой щит в неистовстве берсерка Крок Тяжелый Топор.
– Уходите же! – рявкнул на Эйнара с князем совсем непочтительно – не до галантности тут – Алф Красный, который сейчас полностью соответствовал своему прозвищу. Кровь почти целиком покрывала его рубаху, и броня была уже невидима под ее потоками.
Все они, сгрудившиеся вокруг него, платили как могли и чем могли своему князю за все то, что он им дал два года назад. Вот только цена была несопоставима: за жилье расплачивались болью, за гостеприимство – ранами, за доверие – жизнью. Но что поделать. В свое время князь их щедро одарил всем необходимым, теперь они столь же щедро дарили необходимое ему. Они сохраняли ему жизнь, расплачиваясь взамен своей. Больше платить им было нечем.
Константин и сам понимал, что надо уходить, но еще медлил.
Оставлять своих людей на смерть – почти всегда граничит с предательством. Потому он и колебался, забыв, что «почти» не значит «всегда». Сегодняшний день был исключением из этого правила, потому что не принять дара – своей жизни из их рук, значило бы обесценить его. Тем более что они уже почти расплатились.
Развернувшись в обратную сторону, они с Эйнаром, десятком оставшихся в живых воинов-норвежцев и еще десятком рязанских ратников столь же ожесточенно ринулись на прорыв. Тут врагов было намного меньше, и они явно не ожидали такого поворота событий. Один за другим валились черниговцы, сметаемые со своего пути Гримом Кровавая Секира и Ингольфом Два Меча, который как раз и крутил ими вокруг себя в смертоносной карусели.
А сзади своим щитом надежно прикрывал спину князю Вегард Серый Плащ. Хотя нет, щит норвежцу разбили еще пару минут назад, и ему оставалось лишь самое последнее – заслонять Константина своим телом. И только об одном пожалел Серый Плащ в предпоследнее мгновение своей жизни – уж больно оно оказалось уязвимым, это самое тело. Уязвимым и недолговечным. А в последний миг, увидев, как князь и полтора десятка всадников вырвались на простор, он понял, что его усилий все-таки хватило, и облегченно закрыл глаза, успокоившись.
Кажется, даже улыбнуться успел чуточку, злорадно, как мальчишка, – что, мол, взяли?! Можно было бы и язык показать, но это уж совсем несолидно бы выглядело. Не по возрасту. Все-таки у него, Вегарда, недавно семнадцатая весна в жизни минула, а это о-го-го! Пора и серьезным стать. Хоть и ненадолго…
Там, где река Губа начинала раскрываться в призывном поцелуе, стоял мыс. Если от города смотреть, то левый его склон был низок, зато правый поднимался метров до двух над водой. Его не размывало вот уже много лет. Была бы там земля, тогда конечно, но мыс состоял из каменистой твердой площадки.