От клубка до праздничного марша (сборник)
Шрифт:
Однако не улыбнулись друг другу Карандаш с Ластиком и не начали рисовать – совсем даже наоборот всё получилось!
Карандаш повёл острым своим носиком туда-сюда и воскликнул:
– Кто это тут говорит глупости?
Тогда Ластик, на сей раз не только высоко подпрыгнув, но ещё и перевернувшись в воздухе, тоже воскликнул:
– Уж если
При этом они очень грозно посмотрели друг на друга, словно были не Карандаш и Ластик, а например, молоток и топор!
– Интересно, что бы Вы без меня запели, – хмыкнул Карандаш. – Вы только благодаря мне и существуете. Откажись я рисовать, Вам тут вообще делать было бы нечего.
– Это Вы существуете благодаря мне! – Ластик от возмущения не только высоко подпрыгнул и перевернулся в воздухе, но ещё и отскочил чуть ли не на метр… правда, потом сразу же и вернулся назад, чтобы продолжить: – Если бы я захотел, Вашего присутствия никто бы просто не заметил! Я могу стереть всё, что бы ни вышло у вас из-под носика.
– А я опять нарисую.
– А я опять сотру.
– А я опять нарисую!
Понятно, что из такого положения выйти уже довольно трудно.
– А Вы только попробуйте!
– И попробую…
Тут Карандаш вскочил и проворно заскользил по листу бумаги – получилась тонкая линия, линия горизонта. Кому ж непонятно, что почти все рисунки начинаются с линии горизонта? Но, не успев даже полюбоваться тонкой этой линией, Карандаш увидел, как Ластик, пыхтя, ползёт по ней. И линия горизонта – ис-че-за-ет…
– Ах вот Вы какой! – рассвирепел Карандаш. – Ну, держитесь тогда!
И он помчался наперерез Ластику, оставляя за собой острый зигзаг: это Карандаш молнию рисовал.
Едва лишь остриё молнии дотянулось до Ластика, тот пополз вверх и стёр молнию.
Карандаш круто повернул влево и сломался. Его сразу же заточили – и он опять понёсся навстречу Ластику, чертя неровным сколом грифеля две параллельные прямые – лыжню. А Ластик – вы только подумайте! – тут же улёгся на эту лыжню резиновым своим брюхом, поёрзал – и не стало лыжни.
– Вы вредитель! – крикнул Карандаш.
– А Вы пачкун! – крикнул Ластик.
Понятно, что выйти из такого положения было и вовсе уж невозможно.
Война продолжалась.
Вскоре от Ластика остался совсем тонкий резиновый лепесток, а от Карандаша – лишь коротенький огрызок. Однако – где наша не пропадала! – огрызок этот снова во весь опор понёсся по бумаге.
– Прекратите, вы с ума сошли! – нервно лязгнули Ножницы, с омерзением глядя на грязное и бугристое поле боя.
– Пусть, пусть попробует нарисовать свой рисунок! – верещал Ластик.
– Это он пусть попробует стереть мой рисунок! – отвечал Карандаш.
– Как-то даже не очень понятно, о чём вы, – пожали серебряными плечиками Ножницы. – Ведь нет же никакого рисунка… есть только листок бумаги, причём весь измусоленный.
Карандаш и Ластик испуганно осмотрелись, потом с ужасом взглянули друг на друга и – опомнились.
– Сейчас будет рисунок! – пообещали они Ножницам.
Но увы и ах… Карандаш успел поставить только точку и тут же сошёл на нет, а Ластику удалось лишь доползти до этой точки – двигаться дальше у него не было сил.
…Погибли, погибли дворцы с высоченными шпилями и прихотливыми балкончиками и сады с причудливыми фонтанами и ажурными беседками… Погибли, погибли сердитые короли в коронах и горностаевых мантиях и капризные принцессы в золотых туфельках… Погибли, погибли печальные шуты в колпаках с бубенчиками и весёлые слуги в расписных ливреях… Всё погибло – из-за нелепой ссоры тех, от кого всего-то и требовалось, что улыбнуться друг другу и начать рисовать!
Поведя серебряными своими плечиками, Ножницы долго смотрели на точку и потом огорчённо спросили:
– Это и есть ваш рисунок? Ну-ну…
– Это и есть Ваша «История рисунка»? – огорчённо спрашиваете вы меня и спустя некоторое время добавляете: – Ну-ну…
А мне вам, в общем-то, и ответить нечего. Ведь для того, чтобы написать «Историю рисунка», необходимо, чтобы был рисунок. Если же рисунка нет… откуда тогда взяться истории?
Майский жук, который изобрел улыбку
Майский Жук висел вверх ногами на дереве и думал – для майских жуков это занятие самое обыкновенное. Очень серьёзные они существа, майские жуки. И если их хоть немножечко потревожить, они сразу начинают жутко гудеть и улетают куда-нибудь далеко, чтобы там продолжать думать.
Между тем понятно, что думать вверх ногами не слишком удобно. Иногда вверх ногами до такого додумаешься, что потом целая академия не разберётся. Вот и наш Майский Жук додумался. А додумавшись, громко сказал – так, чтобы мог услышать каждый желающий (потому что тот, кто не желает услышать, – он и не услышит, хоть кричи ему в самое ухо!):
– Я изобрёл улыбку.
Вот, значит, как он сказал.
Пролетавшая мимо Муха прямо-таки остолбенела в воздухе:
– Что за улыбку, простите? Особенную какую-нибудь или же… всеобщую?
– Всеобщую, – заявил Майский Жук и, чтобы совсем было понятно, сообщил подробности: – Сейчас, вися вверх ногами на дереве, я изобрёл всеобщую улыбку.
– По-моему, – Муха поскребла лапкой затылок, – всеобщую улыбку изобрели задолго до Вас… извините, так сказать, за выражение.
– Кто именно её изобрел? – Майский Жук строго посмотрел на Муху – и та, предварительно уже остолбеневши, ещё и оторопела.
– Я не знаю точно, кто именно это сделал, но убеждена, что… давно, – пролепетала она.