От Кяхты до Кульджи. Путешествие в Центральную Азию и Китай. Мои путешествия по Сибири
Шрифт:
Эцзин-Гол, прорвав Боро-Ула, делится на три рукава – Морин-Гол, Ихэ-Гол и Кунделен-Гол. Харасухай расположен на первом, самом западном рукаве. Мы вскоре пересекли его; вода сохранилась только отдельными лужами, но проводник уверял, что три раза в году – в середине весны, лета и осенью – воды бывает столько, что брод возможен не каждый день. Миновав рукав, мы шли целый день по площади между двумя разошедшимися рукавами Эцзин-Гола, представлявшей то возвышенные пустынные площадки, то понижения, занятые речными отложениями с более обильной растительностью. Кое-где попадались рощи, но небольшие, а тополя явно обнаруживали признаки вырождения. При высоте всего в 4–6 м стволы, толщиной в обхват, были покрыты очень толстой, растресканной и покоробленной корой, а древесина представляла пучки спирально скрученных волокон; ветви и сучья короткие, очень толстые у основания и быстро утончавшиеся к концам; листвы очень мало, и вообще было ясно, что вследствие недостатка воды или засоления почвы развитие древесины идет в ущерб развитию листового
Все чаще попадались мертвые и умирающие деревья, уродливые кривые стволы которых с огромными наростами и короткими толстыми ветвями придавали своеобразную особенность пейзажу в низовьях Эцзин-Гола, напоминая изваяния фантастических людей и животных. Молодых деревьев не было видно; было также много мертвых кустов и деревьев саксаула. Приходится думать, что прежде местность была лучше орошена, уровень грунтовых вод был выше, а теперь он понизился – и деревья вымирают.
Затем наш проводник повернул прямо на восток, встретив шедшую в этом направлении ясную дорогу, и вел нас целый день по подобной же местности, но с преобладанием голых площадей, усыпанных мелкой галькой и щебнем; мы пересекли еще одно широкое старое русло реки с зарослями тростника, с песчаными буграми, заросшими кустами тамариска, с впадинами, покрытыми выцветами соли, и с отдельными мертвыми и умирающими тополями. В это русло, очевидно, давно уже не попадала вода из реки. Но далее мы пересекли современный рукав реки Ихэ-Гол – Нарин-Гол; он имел 20 м ширины и 0,7–0,8 м глубины и по всем признакам образовался недавно; по его берегам тополей не было, но тростник уже вырос. Вода была сравнительно чистая. В этот день мы ночевали на берегу другого рукава – тех же размеров, что и Нарин-Гол, но окаймленного рощами, зарослями кустов и тростника; вода в нем была очень грязная, как в Эцзин-Голе до его деления на рукава. Поэтому нужно думать, что Нарин-Гол проходит через озеровидное расширение или густые заросли тростника, где муть успевает осесть.
Следующий день мы шли вдоль левого берега Ихэ-Гола то по его рощам, где тополя не имели признаков вымирания, то пустыней по их окраине; попадались высокие песчаные бугры с тамариском. Жилищ торгоутов мы все эти дни не встречали, но, по словам проводника, они рассеяны по правому берегу Ихэ-Гола, где имеется также небольшая кумирня с 30–40 ламами. С ночлега проводник ездил по юртам торгоутов и нашел второго проводника для низовий Эцзин-Гола, где легко заблудиться ввиду обилия троп в разных направлениях. Таким образом, следующие два дня мы шли вчетвером. Местность представляла то большие заросли тростника, то песчаные бугры с тамариском, то солончаки, то площади пустыни; попадались небольшие рощи, частью молодых тополей, и озерки. Последний ночлег в низовьях Эцзин-Гола был среди песчаных бугров, с высоты которых на западе видны были обширные заросли тростника, скрывавшие от нас большое озеро Гашиуннор, в которое впадают рукава Морин-Гол, Нарин-Гол и Ихэ-Гол. На севере, за широкой полосой пустыни, ясно видны были хребты Тосту и Ноинбогдо, расположенные на высоком пьедестале подобно горам, изображенным на рис. на стр. 155, но соответственно более крупного размера.
В общем пройденная местность по р. Эцзин-Гол, несмотря на растительность и наличие воды, производила унылое впечатление. Жизнь, обязанная воде, которую выносила из ледников Наньшаня могучая р. Хыйхэ (получившая название Эцзин-Гол после прорыва через горы, окаймляющие с севера пояс оазисов Ганьсу), боролась с влиянием пустыни, в область которой вторглась эта река. Вода ее, переполненная мутью лёсса оазисов и размываемых берегов, сложенных из древних речных наносов, сама создавала себе преграды, заиливая свое русло, и должна была искать новое, ветвилась, создавала дельту, теряла одни рукава, образовывала другие на ровной поверхности пустыни, которую перекрывала своими осадками. Высокие песчаные бугры, поросшие тамариском, говорили о работе ветра, вздымавшего песок с отмелей в сухих руслах и отлагавшего его под защитой кустов. Мы сами пережили несколько бурных дней, когда из пустыни с запада надвигалась пыль, а от торгоутов слышали, что ветров здесь много, особенно весной. Не мудрено, что скудное торгоутское население, по данным Потанина, сплошь бедное; даже у Бейли-вана мало верблюдов. Земледелием торгоуты почти не занимаются, хотя удобной земли по берегам немало, а река могла бы дать воду для орошения пашен.
С последнего ночлега второй проводник уехал назад, и мы остались опять втроем: старый лама, я и Цоктоев. Последний начал внушать мне тревогу: он жаловался на сильную боль в пояснице, легкий жар, запоры. Я опасался, не заразился ли он оспой от Абаши. А нам предстоял двухдневный безводный переход через пустыню.
Обходя утром окрестности, я наткнулся на волка, доедавшего под кустом загнанного им дзерена. С запада, очевидно с Гашиуннора, стая лебедей пролетела на юго-восток, вероятно на последний рукав Кунделен-Гол. За последним, по словам торгоутов, среди песков расположены остатки большого города, когда-то получавшего воду из Эцзин-Гола, который давно уже отошел от него. Так как я археологией не занимался, а развалин городов и сел за время путешествия встречал немало, то не придал значения этим сведениям. Позже путешественник Козлов разыскал эти развалины и добыл в них очень ценные для истории коллекции изваяний, фресок, рукописей, монет, тканей и пр. Оказалось, что это были развалины города
Развалины находятся в 20 верстах от рукава Эцзин-Гола в безводной местности. Поэтому, даже если бы я узнал, что они хранят исключительные научные ценности, снаряжение и состав моего каравана (три человека – я, старый лама и больной Цоктоев) мне не позволили бы заняться раскопками. Кроме того, не будучи специалистом, я мог бы кое-что испортить или, обнаружив случайно монеты или изделия из драгоценных металлов, дать повод для разграбления развалин самими монголами.
Безводный переход через пустыню мы совершили в два дня; для ночлега была взята в бочонках вода и для лошадей – тростник; верблюды должны были довольствоваться скудным подножным кормом. Дорога пошла прямо на север; сначала еще попадались рощицы саксаула, кусты и мелкая трава, преимущественно по плоским логам и котловинам, делавшим рельеф не совсем ровным. Местность сначала немного понижалась, а затем начался очень пологий подъем на бесконечно длинный пьедестал гряды холмов Сухомту. На этом переходе рельеф представлял очень мало врезанные сухие песчаные русла, в которых еще попадались кустики саксаула, хвойника, караганы и промежуточные между ними площади, почти лишенные растительности, с песчано-глинистой почвой, усыпанной мелким щебнем. Последний был покрыт лаком пустыни и блестел под лучами солнца, словно смазанный салом. Но в общем эта пустыня оказалась не такой абсолютно бесплодной, как те площади, которые подходили к Эцзин-Голу с запада от горных гряд Бэйшаня, и как эти горы; при взгляде издали все русла казались желтыми от кустиков, а площадки черными и блестящими. По руслам и вдоль их бортов, благодаря наличию песка, лак пустыни исчезал: песок, переносимый ветром, уничтожает его, и щебень имеет естественный цвет.
По мере подъема щебень становился немного крупнее. Ночлег был в одном из сухих русел, где верблюды нашли себе корм. За день мы поднялись на 250 м над уровнем Гашиуннора на протяжении 35 км. Такая же местность продолжалась на следующий день на первых 15 км, но затем голые площадки исчезли, почва стала песчаной, и подъем прекратился. С дороги, при взгляде назад, видна была вся обширная впадина с оз. Гашиуннор, тянувшаяся и на запад, и на восток за горизонт. Впереди же поднимались скалистые цепи Тосту и Ноинбогдо, а ближе них – холмы Сухомту. С песчаной равнины мы вступили в эти холмы по сухой долине и ночевали у двух ключей, дававших начало ручейку, который очень быстро исчезал в песчаной почве.
На этих двух ночлегах весь вечер, пока я писал дневник, в соседней палатке Цоктоев стонал, а лама бормотал молитвы – вероятно, отгонял злых духов от больного. Невольно приходили в голову тяжелые мысли о судьбе путешествия. Я боялся, что Цоктоев может умереть или тяжело заболеть, а лама ночью скроется, бросив караван на произвол судьбы, и положение сделается безвыходным. Рисовались различные возможные варианты этого положения с пропажей верблюдов и лошадей, ушедших на поиски лучшего корма, необходимостью бросить все снаряжение и выбираться пешком из пустыни, конечно назад, на Эцзин-Гол, по знакомой дороге, после долгого сидения на месте возле больного и т. п. Меня смущало то, что признаки оспы в виде сильного жара и волдырей не появлялись, и я, не будучи врачом, не мог определить его болезни.
К счастью, утром после ночлега в холмах Сухомту положение разрешилось самым курьезным образом. Прием сильного слабительного освободил Цоктоева от солитера, который его мучил, а меня от тревог, которые вызвала его болезнь.
Девять дней с двумя дневками шли мы на север и северо-восток, пересекая скалистые невысокие горные цепи и промежуточные между ними широкие долины Центральной Монголии. Те и другие дали много геологических наблюдений, так как и на дне долин часто попадались холмы или сглаженные выветриванием выступы горных пород, и работы все время было много. На всем пути растительность была самая скудная, на дне долин попадались площади, совершенно лишенные ее, но все-таки лошади и верблюды на ночлегах у ключей или колодцев находили кое-какой корм. Изредка попадались юрты монголов, и у первых же я отпустил старого ламу, ведшего нас с Эцзин-Гола, и нанял двух новых проводников, которые и привели караван к горам Дзолин, откуда мой маршрут должен был повернуть на юго-восток, к Желтой реке. В этих горах, вернее холмах, стояли юрты маленького монгольского чиновника, которому князь Бейли-ван прислал письмо с просьбой дать нам проводников.
Я нанял опять двоих, так как одному с Цоктоевым было трудно быстро справляться с навьючиванием каравана. Сборы их продолжались три дня, которые мы простояли в безотрадных холмах у колодца Баинхудук. Были уже последние дни октября (ст. ст.), и холода давали себя чувствовать: на холмах и в ложбинах широких долин лежал уже снег. Но морозы были слабее, чем в Восточной Монголии, и, кроме того, во время сборов в Сучжоу Цоктоев, по профессии кузнец, смастерил мне из листового железа маленькую печку с трубами. Она ставилась в переднюю часть палатки, топилась аргалом и хорошо грела, так что можно было работать по вечерам, не согревая застывающие пальцы и не подогревая замерзающие чернила на свечке. Ночью температура в палатке, конечно, была почти такая же, как и снаружи. Цоктоев и проводники, по монгольскому обычаю, разводили огонек в своей палатке, где варился также чай и ужин. В этой палатке был разрез вверху для выхода дыма.