От легенды до легенды (сборник)
Шрифт:
— О чем вы думаете?
Барон де Шавине стоял рядом с Эжени, и в петлице у него была… веточка отцветшего жасмина.
— Ни о чем. Не слушайте дядю, он раздражен. Понимаете, он хочет со временем стать маркизом.
— Это очевидно, но чего желаете вы? Никогда не поверю, что юную девицу не занимает доблестный колониальный родственник, который к тому же хорош собой.
— Так пишет «Бинокль»…
— Вы ему не верите?
— Ему не верите вы, мне этого довольно.
— Вы удивительное создание, мадемуазель де Мариньи. Каюсь, не думал, что в наше время можно встретить подобное сокровище.
— Почему вы носите в петлице отцветший жасмин?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Неважно…
— Нет, важно. Очень важно! Прежде чем я переговорю с вашим отцом, я должен спросить вас. Вы согласитесь стать баронессой де Шавине?
— Так… так сразу?
— Сразу?! Жасмин отцвел целую вечность назад. Я ждал, сколько был в силах.
— Вот вы где! — Маркиз с рюмкой ликера в руке вышел из-за олеандров. Он был вне себя. — Мне это, в конце концов, надоело! Мой брат и его жена спорят о моем титуле так, будто я завтра наступлю на хвост василиску и разобью себе голову. Омерзительно… Я найду Анри де Мариньи или хотя бы этого писаку. Будет забавно, если с проклятием он окажется прав. Вы бы в этой вашей палате оставили в покое колонну… Стоит себе и стоит!
— Папа, — тихо сказала Эжени, — мсье де Шавине хочет с вами поговорить, а я… Я ему разрешила.
Глава 3
«Жизнь» ответила на день позже, чем ожидалось, — видимо, из-за траура по Пишану. Дюфур завтракал в кофейне неподалеку от квартиры, которую снимал; через два столика от журналиста допивал свой кофе лекарского вида господин. Он читал, и в глаза журналисту бросился крупный, набранный знакомым шрифтом заголовок: «Мы НЕ боимся». К статье лепилось интервью Маршана, судя по подзаголовку, в очередной раз объяснявшего, почему строительство канала через Трансатлантидский перешеек должно быть передано в частные и честные руки.
Обладатель «Жизни» поймал заинтересованный взгляд, аккуратно сложил газету и через гарсона передал Полю.
— Впрочем, — завязал он разговор, — если вы не видели вторничный «Бинокль», то вряд ли поймете, что к чему.
Поль слегка развел руками, давая понять, что не довелось. Господин, спросив еще кофе, пересел к обретенному собеседнику. Он в самом деле был врачом, придерживался самых радикальных взглядов и очень хотел поговорить. Узнав немного о бароне Пардоне и много о правительстве, обеих палатах и муравьином спирте, Дюфур сунул в карман визитную карточку с эмблемой госпиталя Святого Варфоломея и откланялся. По дороге в редакцию ему попался торговавший «Оракулом» мальчишка, из чьих выкриков следовало, что «Оракул» предрекал врагам покойного императора страшные беды еще зимой.
В редакции было тихо и суетливо. Поль понял, что приехал патрон, еще до того, как папаша Леру, красноречиво скосив глаза в сторону коридора, прошептал:
— У себя… Дважды спрашивали про мсье.
— Спасибо.
— Рад служить мсье… Вы так верно написали про этих ящериц! Мадам Леру одну такую видела. Еще в прошлую субботу, а ребеночек-то и умер. Мадам Леру сразу все поняла…
Мадам Леру была повитухой. Она всегда все понимала и предвидела. После того, как оно случалось.
— Значит, уже в прошлую
— Мсье Дюфур не пришел?! — Разогнавшийся рассыльный замер в ладони от конторки швейцара; казалось, беднягу осадили, как лошадь. — Мсье, вас желают видеть…
Восседавший в клубах дыма патрон напомнил Полю ритуальные аксумские фигуры черного дерева, только эта «фигура» дымила как паровоз и обладала белоснежной шевелюрой.
— Хорошая работа, — при желании патрон мог скупить дюжину табачных фабрик, но предпочитал крепкие дешевые папиросы, — однако, как мы видим, не оконченная.
— Ты уже читал? — Что именно, Жоли не уточнил, и Поль не преминул ввернуть:
— «Оракул» настаивает, что предсказал гибель де Гюра и Пишана еще зимой.
— Шулерство. — Патрон сунул окурок в пепельницу, и Дюфура осенило, что на ней уже лет сорок красуется бронзовый кокатрис. — Но бульварщина никого не волнует. «Жизнь» имеет наглость обвинять нас в нечистоплотности, сговоре с полицией, мракобесии и невежестве. Придется отвечать.
— Я видел статью, она не подписана. — Патрон любил военную краткость, сейчас это Поля вполне устраивало. — Я бы предложил ответ от редакции. В том духе, что барон Пардон имеет обыкновение опасаться за тех, кто может стать безвинной жертвой чужой глупости. На тех же, кто является жертвой собственной, его опасения никоим образом не распространяются. Впрочем, барон не откажется для общего развития узнать имена некоторых из этих господ и засвидетельствовать им свое почтение.
— «Чужой глупости», — с расстановкой повторил патрон, — и добавьте «корыстолюбия».
— Ниже поставим завершающий алможедский фельетон. — Жоли уже считал вопрос решенным. — Неплохо бы тебе убить в нем гепарда. Выстрелом в глаз.
— Бабуина. — Дюфур последовал примеру начальства и закурил. — Наглого краснозадого бабуина, швырявшего в нас со скалы всяческой дрянью и полагавшего себя неуязвимым. Это не будет ни намеком, ни ложью, обычная путевая зарисовка. Бабуина, в отличие от гепарда, я действительно застрелил. Правда, Мариньи застрелил пятерых.
— Чуть не забыл. — Жоли водрузил рядом с окурками патрона окурок своей сигары. — Маркиз де Мариньи прислал на имя барона Пардона очень любезное письмо. Приглашает в воскресенье отобедать на своей городской квартире. Кажется, дело в найденном тобой капитане. Было бы неплохо взять у маркиза интервью как у правнука шуазского героя и держателя акций Трансатлантидской компании. Мариньи, насколько мне известно, в отличие от своего брата не состоит ни в какой партии, но в вопросах возвращения Иля и Австразии…
Эжени представляла журналистов похожими на лакеев из дома какого-нибудь нувориша — угодливо-наглыми, одетыми в приталенные черные фраки и лакированные ботинки и обязательно гладко выбритыми. Когда лакей самих Мариньи, распахнув дверь гостиной, доложил о мсье Дюфуре, ждавшая де Шавине, и только де Шавине, девушка не поняла, о ком речь. Загорелого человека с небрежно завязанным галстуком и быстрыми глазами она видела впервые, но это ничего не означало. Маркиз мог пригласить на обед первого встречного, если тот его чем-то заинтриговал. Эжени с мамой к этому привыкли. Маркиза протянула гостю руку и приветливо улыбнулась.