От легенды до легенды (сборник)

Раткевич Элеонора Генриховна

Во внутреннем дворике разливался запах жасмина. Ирина закрыла глаза и постаралась дышать медленно и глубоко, не думая о боли в груди.

Я возьму свое сердце и брошу в море. Пусть оно упадет за край горизонта. Пусть оно утонет в пучине водной. Пусть его унесет далеким теченьем. Пусть над ним проплывают

дельфины и рыбы. Пусть оно никогда не узнает печали. Пусть его возьмет русалка морская, У которой сроду не было сердца…

Потом, будто по наитию, женщина вытянула вперед ладонь. На этот раз она ни о чем не загадывала, она твердо знала. И нежный белый лепесток, который осторожно лег ей в руку, будто кто-то прикоснулся к коже губами, был тут совсем ни при чем.

Люди… твари…

Это неправда, что волки боятся огня, Пламя в ночи — вот причина пойти посмотреть. Станет Дорогой бессонная ночь для меня, Правда, цена высока, даже выше, чем смерть. Сброшен был с неба огонь, мы пригрели его. Пламенем призванный, снова на выстрел иду. Проклято древо познания — ну, ничего! Не испугаешь свечой ночевавших в аду. Кажется, ночь бесконечна, дорога пуста, Елей тяжелые ветви, да блики Луны. Только часы между ребер тик-так да тик-так, Словно считают шаги до ворот тишины. Пляшут столетия танец огня на ветру, Падает воск на пергамент под шелест пера, Нас, бесконечных и разных, в магический круг Вновь собирает негромкое пламя костра. Алькор

Эльберд Гаглоев

Люди… твари…

Крупный лобастый волк испуганно отпрыгнул, запоздалой угрозой оскалив клыки. Увидел, как Старший прошел совсем рядом: хотел бы, мог поймать за загривок. Не захотел.

Не каждый день теперь в Лесу увидишь Старшего. Уходят они. Куда? Волк не знал. Любопытный зверь бросил послушное тело вперед, интересно ведь. За Старшим оставалась ощутимая струя запаха. И как раньше не учуял? Правду старики говорят. Умеют Старшие себя прятать, ох и умеют.

Скоро волк увидел большую фигуру, облаком тумана скользящую по Лесу. В неприметной темной шкуре, босые ноги ласково ступают по нежной весенней траве. Плывут. Наконечник недлинного копья весело швыряет синеватые искорки с кромки лезвия. На широкой спине — плотно притянутый длинный меч в лохматых ножнах. Старший учуял взгляд, резко, с перешага развернулся. Весь. Оголовье копья уверенно глянуло на куст, за которым сокрылся зверь. Серые глаза, казалось, уперлись прямо в желтые звериные. Старший широко раздвинул узкие губы, блеснул кипенно-белым оскалом. Волк знал, что он не сердится, когда показывает зубы. Радуется. Родня.

— Здрав будь, волчок серый, братик младший. Как семья? Как охота?

— По добру все, — без слов ответил. — Помочь ли?

— Благодарю тебя, братик, на добром слове. Пооглядывайся, серый, вокруг. Вязко мне тут. Или не любит меня кто?

Волк возмутился:

— Кто же Старшего в Лесу любить не будет? Разве что эти, те, что люди. Совсем одичали! Норы деревянные строят. Леса боятся…

— Может, кто и из них. Пооглядывайся.

Волк снова ткнулся в ладонь и серой рыбкой нырнул в зелень. Как и не было.

А Старший задумчиво посмотрел ему вслед и тяжело вздохнул. Может, не стоит? Ведь столько потеряно будет. И горько ответил: стоит. Очень уж далеко разошлись пути-дороги.

Потеряли люди Искру. Почти все потеряли. И правда ведь, Леса бояться стали. А за деревянными да каменными стенами — так там вообще непотребство творится. Доходят слухи, хоть верить не хочется, — братьев на костер тянут. Скоро вообще охоту объявят.

Бежать надо. До Урочища еще долгонько. И, привычно согнувшись, прянул вперед.

Засаду волк учуял раньше, чем увидел. Кислый запах кожаного доспеха грубо перебивала тяжелая вонь железа. Ноздри забило. «Люди», — подумал презрительно.

Не верилось, что когда-то были братьями. А как старикам не верить? Все ведь знают.

Опасливо попятился. Испуганно дернулся, когда тяжелая рука мягко легла на загривок.

— Спасибо, волчок серый. Углядел. С умом спрятались. На деревьях.

Волк довольно возразил. Такую-де засаду даже однолетка учует. Белые клыки раздвинули черные губы. Поднялся хвост. Спросил:

— Биться будем?

— Придется.

Старший разглядывал засадников. Четверо. Немолодые. Зрелые. Самые опасные. Луков нет. Но у одного самострел. Кто послал? Зачем? Вдруг быстро пополз назад. Волк недоуменно ткнулся носом в локоть. А как же биться?

— Успеем, — шепнул в ответ.

Недолго ползли. Старший привстал на колено. Склонился к чуткому уху.

— Ты, волчок серый, мне вот того возьми, с самострелом.

— С чем?

— Вот с той странной штуковиной. Понял?

— Как не понять? Так не белка ведь я, по деревьям прыгать.

— Спустится.

— Ну, раз спустится…

Старший поднялся и пошел. Странно так. Как заболел. С шумом, с грохотом, на сучки, шишки наступая. Волк удивился.

«Ты учись, учись, младшенький. Похоже, скоро тебе оно понадобится», — горько подумал Старший, поймав мысль волка.

И пошел вроде ловко, как люди ходят. Для тех, на деревьях. Когда щелкнул самострел, случайно так поскользнулся. Стрела дернула штанину. Упал на колено, ругнулся. С деревьев гулко спрыгнули. Четверо.

— Или ногу подвернул, Гравольф? — насмешливо спросил один. В длинной кольчуге. Лицо спрятано в шлеме с забралом. Круглый щит прикрывает грудь, длинный меч с острым концом смотрит в горло путнику. — Вставай, проводим. Поговорить с тобой хотят.

— А я хочу, спросить не надо ли? — Старший по-волчьи блеснул улыбкой.

Кольчужный отшатнулся. Но короткое копье с окованным сталью древком уже ударило по мечу, отбрасывая его острие. Скользнув вдоль клинка, глубоко влетело под личину, натянуло кольчужную сетку, порвало, высунувшись из шеи. Окровавленное. А тот, кого назвали Гравольфом, крутанулся на месте и, оставив в ране копье, ударил голой пяткой в личину другого. Хрустнули кости, воина со звоном приложило о толстенную ель. Голопятый привычно вскинул руку к рукояти меча за спиной. В прорези безрукавки вздулись могучие мышцы. Третий мечник, хотя и ошеломленный быстрой расправой с соратниками, прыгнул вперед, занося для удара клинок.