От отца
Шрифт:
– На ючки-и-и, на ю-ю-ючки-и-и…
– Это кошмар какой-то, а не ребенок, о-о-х, сколько же в тебе?..
Наступает молчание, довольное с одной стороны и обессиленное с другой. Веса во мне тогда было килограммов двадцать, а в шестнадцатилетней Оле около сорока пяти. Я до сих пор вижу, как она несет меня на руках, а я обхватываю ее шею цепкой крепкой лапкой и жарко дышу в ухо, думая, что хорошо иметь старшую сестру.
Но покорность Оле все-таки несвойственна. Мама как-то не дала ей денег на сигареты, первый и последний раз. За домом в густой траве с балконов было щедро накидано. Вот выходит он или она вечером перед сном на последний перекур и думает, что жизнь не идет как надо, чиркает спичкой или щелкает зажигалкой, прикуривает, огонек проблесковым маячком в
Нет, все-таки иметь сестру – старшую, младшую или своего возраста – это хорошо. Вот и Женя как-то сказала мне, что очень удобно иметь сестру-близнеца, всегда есть на кого спихнуть съеденные конфеты или, наоборот, есть кого насильно накормить манной кашей, которую сам не хочешь, сказав, что я – не я, как регулярно делали две мои однокурсницы на экзаменах: каждая из близнецов что-то учила очень хорошо, а что-то на всякий случай и потом выученное на отлично шла сдавать за себя и снова за себя, быстро переодевшись в туалете в одежду сестры. Правда, на втором курсе их хитрость раскрылась, они забыли переобуться.
Да и вообще, когда вы похожи так, что почти не отличить, это может быть началом настоящей интриги. А еще, конечно, в шесть лет хочется, чтобы были длинные красивые платья, перчатки, шляпки и зонтики от солнца.
Юджиния перечитала письмо еще раз. Плохая бумага, скверный почерк, много ошибок, дерзкий запах дешевых духов. Как мог отец так поступить со своим ребенком, пусть и уродливым? Неужели он действительно подумал, что это заболевание – печать дьявола и рождение больной малышки убило маму?
Юджиния услышала крики из детской и решила помочь няне, которая одевала девочек на прогулку. Анна-Мария никак не хотела надевать чепчик. Юджиния погладила дочь по светлым волосам с кокетливыми завитушками. Мои девочки никогда не окажутся в подобной ситуации.
Юджиния вернулась к себе и, вставив сигарету Philip Morris в изящный серебряный мундштук в форме головы рыбы с глазком из граната, провела спичечной головкой по специальной шершавой бумаге, картинно изогнула запястье и закурила. Встретиться, немедленно написать ответ и встретиться. Она бедна, это понятно, но утверждает, что ни на что не претендует. А вдруг это мошенничество и она будет меня шантажировать? Тогда не встречаться ни в коем случае. Или нет, наоборот, как можно быстрее увидеть ее, ведь она должна выглядеть как я, только с рассеченной надвое губой. Фу, это, наверное, так ужасно… И с ней невозможно будет появиться в обществе, хотя это, пожалуй, и не надо. Да, и она жила в приюте, значит, о манерах речи не идет. В дом, конечно, лучше не приглашать. А Майклу говорить? Нет, потом, позже.
Юджиния посмотрела на адрес на конверте. Господи, пусть это будет неправдой, я не хочу, чтобы моя сестра была продажной женщиной. И если это так, я не хочу ее знать, и тогда никаких встреч. Но что-то ныло и подтачивало изнутри, сдавливало дыхание, как тугой корсет с металлическими планшетками, и сковывало движения, как глубокий тесный лиф.
Юджиния села за письменный стол, достала чистый лист, открыла чернильницу, обмакнула туда ручку и, великолепно сочетая завитки с наклонами, написала следующее:
«15 октября 1877
Дорогая Кэтрин,
Я была безмерно счастлива узнать, что у меня есть родная сестра-близнец. Я бесконечно сожалею о том, что наш с Вами отец (пусть его душа покоится на небесах) так дурно поступил, хотя, безусловно, у него были на то свои причины, и осуждать его поведение я считаю недостойным.
Я буду рада встретиться с Вами 17 октября 1877 года в три часа пополудни у Канадских ворот Грин-парка. На мне будет коричневый шерстяной комплект и шляпка в тон. Хотя, я думаю, мы без труда друг друга узнаем, ведь мы должны быть неотличимо похожи.
Я Вам буду очень признательна, если Вы захватите с собой Ваши младенческие вещи и нательный крестик (наверняка нам с Вами надели тогда одинаковые) в доказательство Ваших слов.
С нетерпением жду встречи!
Искренне Ваша,
Юджиния-Анна
Майкл Каннинггем вышел из Собрания и, отказавшись от кеба, пешком дошел до угла Уайтхолл и Мэлл-стрит, едва заметно поклонился Чарльзу Джеймсу Напиру, мысленно поприветствовал Нельсона, свернул на Кокспур-стрит, по Пэлл-Мэлл до Риджен и налево на Пиккадилли. В Берлингтон-хаус он сразу увидел Кэтрин, слегка потер пальцами мочку правого уха, вышел и, дойдя до угла, завернул на Олд-Бонд-стрит, где находились меблированные комнаты.
Несмотря на громкую славу заведения миссис Терезы Беркли, Майкл оставался верен притону Кейт Гамильтон, точнее, одной из его обитательниц. Когда он первый раз увидел Кэтрин, внутри что-то щелкнуло. Потом он несколько раз мысленно возвращался в тот день, но все было подернуто густой пеленой ощущений от их первой встречи, как одеялом укрывшей здравый смысл и нормы морали. Это была именно та красота, порочно-утонченная, выверенная и выточенная умелым резчиком, пламенно-холодная, обжигающе-нежная, хрупкая и сильная. Темные глаза, недоверчивые и беззащитные, алый асимметричный рот с расщепленной верхней губой. И какая-то мучительная интрига, горькая тайна, которую он не понимал.
Спустя три месяца Майкл, придя домой и уважительно коснувшись щеки Юджинии губами, вдруг уловил что-то знакомое в завитке ушной раковины и обмер. Он отстранил свое лицо от лица жены и всмотрелся. Так хорошо знакомая выверенность, безупречные линии… один и тот же мастер, сомнений нет, улучшенная копия. Или ухудшенная? Глаза, другие глаза, нет той отчаянной бездны во взгляде. И губы, конечно же, идеальная симметрия, без разлома, как неспелый гранат.
Кэтрин была профессионалом. В ее гостеприимной комнате имелись розги, плетки-девятихвостки, ремни и трости, а летом, гуляя по Грин-парку, она любила собирать пучки крапивы и ставила их в китайскую вазу. Майкл просил Кэтрин быть осторожней, чтобы не доставлять неудобств Юджинии, но пуританские нравы предписывали исполнять супружеский долг в одежде, так что Майкл скоро перестал волноваться. К тому же, как только он видел спелый рот Кэтрин с подвздернутой верхней губой (иногда он называл ее «lady of snub upper lip»), о Юджинии он забывал. Потом ему будет стыдно, и он загладит вину, искупит грех перед женой и матерью своих детей, но это потом, не сейчас, не здесь. Или нет, именно здесь он и понесет наказание.
Кэтрин с облегчением расслабила корсет и отхлебнула ром прямо из бутылки. Письмо принесли сегодня утром. В конверте с дорогой сургучной печатью был листок прекрасно пахнущей бирюзовой бумаги, исписанной мелким красивым почерком с виньетками и монограммами. Интересно, сколько стоят эти духи? Кэтрин, обычно набивавшая дешевым табаком глиняную трубку с отбитыми краями, изогнула тонкое, почти детское запястье и, затянувшись не докуренной клиентом крепкой сигарой, подошла к комоду и достала небольшой холщовый мешочек с маленьким серебряным крестиком и белым детским чепчиком. Последняя прерванная беременность лишила ее возможности иметь детей. Да и могла ли она претендовать на то, чтобы стать матерью? Когда она попала в приют, ей, вероятно, было несколько дней от роду. Молли тогда было пять, и она из окна приюта видела, как хорошо одетая дама средних лет в шляпе с широкими полями принесла и оставила у входа большую корзину с белым свертком в розовых лентах. Но уйти незамеченной дама не смогла – монахиня, работавшая в приюте, как раз вышла на крыльцо, держа за ухо одну из воспитанниц, которая не хотела выливать помои. Монахиня выпустила красное ухо девочки и посмотрела сначала на корзину с Кэтрин, которую они чуть не опрокинули, а потом на смущенную даму. Молли слышала слова «грех», «дьявол», «близнецы», «уродство» и фамилию Гастингс. Можно было бы сейчас спросить неряху Роуз, ту девочку на крыльце, но Роуз умерла год спустя от скарлатины, а еще через год в лучший из миров отправилась и монахиня София.
Молли была единственным близким Кэтрин человеком. Из приюта их обеих отправили в один работный дом, где они и по сей день щипали бы паклю кровоточащими пальцами или разбивали камни, если бы в один из серых дней туда не заявилась вечно пьяная Кейт Гамильтон. Заплатив символическую сумму, старая сутенерша забрала их в другую жизнь. Молли тогда было восемнадцать, а Кэтрин тринадцать.
Три месяца назад им снова улыбнулась удача. Они с Молли стояли около Берлингтон-хаус в ожидании клиентов. Вдруг Молли вцепилась в руку Кэтрин и громким шепотом сказала: «Смотри, это она…» В отдалении Кэтрин увидела почтенную пожилую даму в темно-сером платье для прогулок, старомодном капоре, черных перчатках, с маленькой, расшитой бисером сумочкой, кружевным веером и парасолью. Кэтрин непонимающе уставилась на Молли и выдернула руку, но та не унималась и зашипела: «Ну та, которая тебя принесла в приют…»