От предъязыка - к языку. Введение в эволюционную лингвистику.
Шрифт:
Самая знаковая фигура среди футуристов — Алексей (Александр) Елисеевич Кручёных (1886–1968). Он прожил долгую жизнь (82 года), но его лучшие годы прошли во времена, когда он мыслил себя «будетлянином».
Всю поэтическую продукцию А. Кручёных можно поделить на три части. В первую из них входят «умные» стихи, во вторую — «полузаумные» и в третью — «заумные». Первые написаны им на русском языке, а последние — на его собственном, заумном. Промежуточное положение между ними занимают «полузаумные».
Среди основных мотивов «умных» стихотворений ведущее место у него занимают антифеминизм (нелюбовь к женщинам) и свинофильство (любовь к свиньям). Первый мотив звучит, например, в таких строчках из его «шедевров»:
Посмотри, какое рыло, ПростоОн написал здесь вовсе не о свинье, а о женщине. А теперь — о свиньях — с любовью:
Лежу и греюсь близ свиньи На тёплой глине, Испарь свинины И запах псины, Лежу добрею на аршины.Чтобы рассказать о своей любви к России, он уподобляет её свинье:
В труде и свинстве погрязая, Взрастаешь, сильная, родная, Как та дева, что спаслась, По пояс закопавшись в грязь.В «полузаумных» стихах у А. Кручёных попадается кое-что и понятное — наполовину. В самом деле, ведь не все же непонятно, например, в таких его стихах:
Оязычи меня щедро ЛЯПАЧ — ты покровитель своего загона чтоб я зычно трепещал и дальш не знал беляжьего звона! — ОТПУСТИ ЛОМИЛИЦУ МНЕ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ Оязычи ляма щад Трыпр ВЫВОВ ПИКАР Сое за ЦБЫЧ! ЩАРЕТ! ЛЯМАШа… узаль БЯ узвО ло тимлицИ Зод зод дров!.. фью кем гести Хость Павиан Терпкий полотёр Половинный ПОЛОВИНАХ киян.* * *
Читатель, не лови ворон. Фрот фрон ыт, Алик, а лев, амах.Зато в своей зауми он реализовал себя сполна. Вот, например, его стихотворение «Глухонемой»:
Муломнг улва Глумов кул Амул ягул валгу За-ла-е У гул волгала гыр Марча.А вот это и без названия понятно:
Те гене рю ри ле лю, бе тльк тлбко хомоло рек рюкль крьд крюд нтри нркью би пу.По поводу такого, с позволения сказать, «языка» К.И. Чуковский писал: «Но вот что главнее всего: этот заумный язык ведь, в сущности, и совсем не язык; это тот доязык, докультурный, доисторический, когда слово ещё не было логосом, а человек — Homo Sapiens’ом, когда не было ещё бесед, разговоров, речей, диалогов, были только вопли и взвизги, и не странно ли, что наши будущники, столь страстно влюблённые в будущее, избрали для своей футурпоэзии самый древний из древнейших языков? Даже в языке у них то же влечение сбросить с себя всю культуру, освободиться от тысячелетней истории… Ясно, что наш футуризм, в сущности, есть антифутуризм. Он, не только не стремится вместе с нами на верхнюю ступень какого-то неотвратимого будущего, но рад бы сломать и всю лестницу. Всё сломать, всё уничтожить, разрушить и самому погибнуть под осколками — такова его, по-видимому, миссия» (Чуковский К.И. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1969, с. 227).
Вместо движения к будущему (к чему обязывало название их литературной школы) наши футуристы повернули назад — к далёкому прошлому, к тому периоду в истории наших предков, когда они пользовались так называемыми первобытными междометиями. Мы видим здесь не что иное, как инволюционизм, взятый в его предельной форме. Дальше возвращаться уже некуда! Дальше идут уже не предки людей — обезьяны, а предки их предков! Выходит в «заумных» стихах А. Кручёных инволюционировал значительно дальше, чем в «умных»: в последних дело дошло лишь до свиней, а в первых — до предков обезьян!
Об инволюционной сущности футуризма ещё никто не сказал лучше К.И. Чуковского. Он написал: «Вот оно — то настоящее, то единственно подлинное, что так глубоко таилось у них подо всеми их манифестами, декларациями, заповедями: сбросить, растоптать, уничтожить! Разве здесь не величайший бунт против всех наших святынь и ценностей? Тут бунт ради бунта, тут восторг разрушения, и уж им не остановиться никак. Так и озираются по сторонам, что бы им ещё ниспровергнуть. Всю культуру рассыпали в пыль, все наслоения веков, и уже до того добунтовались, что, кажется, дальше и некуда, — до дыры, до пустоты, до нуля, до полного и абсолютного nihil, до той знаменитой поэмы знаменитого Василиска Гнедова, где нет ни единой строки: белоснежно чистый лист бумаги, на котором ничего не написано! Вот воистину последнее освобождение, последнее оголение души. Это бунт против всего без изъятия, нигилистический, анархический бунт, вечная наша нечаевщина, и это совершенная случайность, что теперь она прикрылась футуризмом» (там же, с. 234).
Напомню, что статьи, которые я цитировал, К.И. Чуковский написал в 1914 году. Мы знаем, чем у нас закончилось в то время чуть ли не всеобщее озверение — революцией. Напрашивается параллель с теперешней ситуацией: озверения в нашем обществе сейчас не меньше, чем перед 1917 годом. Но нашу интеллигенцию, кажется, ничем не проймешь. С неё все эти параллели стекают как с гуся вода. Она самовыражается. Появились новые проводники текстуальной инволюции — в частности, постмодернисты (см. подр.: Даниленко В.П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М., 2012, с. 251–333).