От предъязыка - к языку. Введение в эволюционную лингвистику.
Шрифт:
3. Заумная речь рождает заумный праобраз (и обратно) — неопределимый точно, например: бесформенные бука, Горго, Мормо; Туманная красавица Иллайяли; Авоська да Небоська и т. д.
4. К заумному языку прибегают:
a) когда художник даёт образы ещё не вполне определившиеся (в нём или вовне);
b) когда не хотят назвать предмет, а только намекнуть — заумная характеристика: он какой-то эдакий, у него четырехугольная душа, — здесь обычное слово в заумном значении. Сюда же относятся выдуманные имена и фамилии героев, названия народов, местностей, городов и проч., например: Ойле Блеяна, Мамудя, Вудрас и Барыба, Свидригайлов, Карамазов, Чичиков и др. (но не аллегорические, как-то: Правдин, Глупышкин, — здесь ясна и определённа их значимость);
c) когда теряют рассудок (ненависть, ревность, буйство)…
d) когда не нуждаются в нём — религиозный экстаз, мистика, любовь. (Глосса, восклицания, междометия, мурлыканья, припевы, детский лепет, ласкательные имена, прозвища, — подобная заумь имеется в изобилии у писателей всех направлений).
5. Заумь пробуждает и даёт свободу творческой фантазии, не оскорбляя её ничем конкретным. От смысла слово сокращается, корчится, каменеет, заумь же дикая, пламенная, взрывная (дикий рай, огненные языки, пылающий уголь)…
Заумные творения могут дать всемирный поэтический язык, рождённый органически, а не искусственно, как эсперанто» (Кручёных А. Декларация заумного языка: http://silverage.ru/deklaraciya-zaumnogo-yazyka).
Самая подходящая ситуация, где прибегают к зауми, я считаю, изложена в одном из подпунктов 4 пункта: «когда теряют рассудок…». Но теряют рассудок сплошь и рядом те, кто пытается представить футуристов как детей, которые лишь забавлялись своими безобидными поэтическими экспериментами, взбунтовавшись против чересчур серьёзных взрослых.
Между тем футуристы вовсе не собирались потешать публику. Их декларации, как мы только что видели, наполнены нигилистической агрессией по отношению к традиционным поэтическим формам. Они не собирались быть юмористами. Мы имеем здесь дело с ситуацией, о которой сказано: гора родила мышь!
В 1914 году будущий гениальный сказочник Корней Иванович Чуковский (1882–1969) написал две прекрасные статьи — «Футуристы» и «Образцы футурлитературы» (Чуковский К.И. Собрание сочинений. Т. 6. М., 1969, с. 202–259). Его отношение к ним не было однозначным. Скажем, к В. Хлебникову и И. Северянину он относился с явным добродушием, а к А. Кручёных — с явной антипатией. Вот почему мы находим у него высказывания, которые, на первый взгляд, противоречат друг другу.
Так, по поводу зауми В. Хлебникова К.И. Чуковский, в частности, писал: «Конечно, над такой тарабарщиной очень легко издеваться, но я попробую её похвалить. Постараемся хотя бы на минуту стать адвокатами Хлебникова. Так как Хлебникову, несомненно, дано острое чувство эмоциональной сущности слова, он виртуозно владеет своим заумным наречием и порою создаёт на нём такие, например, шедевры:
Я смеярышня смехочеств Смехистелинно беру Нераскаянных хохочеств Кинь злооку — губирю. Пусть гопочичь, пусть хохотчичь Гопо гоп гопопей Словом дивным застрекочет Нас сердцами закипей»С подобным добродушием К.И. Чуковский писал и о поэзии И. Северянина. Мы находим у него в связи с нею даже такое заявление: «От художника нам нужно одно: пусть он полнее, пышнее, рельефнее выявит пред нами свою душу, не всё ли равно какую» (там же, с. 206).
Но как только речь заходит об А. Кручёных, К.И. Чуковский забывает об этом заявлении и меняет своё добродушие на убийственную иронию и гнев. Так, по поводу поэтических вывертов А. Кручёных и иже с ним он пишет: «Они уже всё с себя сбросили: грамматику, логику, психологию, эстетику, членораздельную речь, — визжат, верещат по-звериному:
Сарча кроча буга на вихроль! Зю цю э спрум! Беляматокияй!„То было и у диких племён“, — поясняет их апостол Кручёных. Вот воистину модный девиз для всех современных художеств: „то было и у диких племен“. Тяга к дикарю, к лесному зверю, к самой первобытной первобытности есть ярчайшая черта нашей эпохи; сказать про творение искусства: „то было и у диких племен“, нынче значит оправдать и возвысить его» (там же, с. 207).
Защищая петербуржца Игоря Северянина от московских футуристов, К.И. Чуковский писал далее: «Пусть Игорь Северянин, как хочет, жеманничает со своими кокотессами-принцессами в жёлтой гостиной из серого клёна с обивкою шёлковой, — на него со всех сторон накинутся с бумерангами, дубинами, скальпами кубисты, футуристы, бурлюкисты: сарча, кроча, буга на вихроль! — и, не внемля его французскому лепету, затопчут бедного поэта, как фиалку. Долой финтифлюшки, и в той же гостиной на всех шифоньерках расставят явайских, малайских, нубийских кривоногих пузатых идолов, по-шамански завопят перед ним: зю цю э спрум! Беляматокияй!» (там же).
Приводя цитаты из «революционных» заявлений А. Кручёных, К.И. Чуковский писал: «„Сбросим с себя наслоения тысячелетних культур!“ — таков бессознательный лозунг новейших романов, поэм, философий, статуй, танцев, картин. „О, большие чёрные боги Нубии!“ — взывает один кубофутурист и, свергая Аполлона Бельведерского, славит „криво-чернявого идола“! „Вашему Аполлону пора умереть, — пишет он в альманахе „Союз молодежи“. — У вашего Аполлона подагра, рахит. Мы раздробим ему череп. Вот вам другой Аполлон, криво-чернявый урод!“. Даже Венеру Милосскую они (московские футуристы. — В.Д.) обратили в дикарку, сослали её в тундру, в Сибирь, и бедная неутешно рыдает в поэме московского Хлебникова:
Ты веришь? — видишь? снег и вьюги! А я, владычица царей, Ищу покрова и досуга Среди сибирских дикарей.Игорь Северянин явился не вовремя, бонбоньерочный, фарфоровый, ажурный. Добро бы к такому дикарству влеклись одни московские футуристы. Бог бы с ними! Но нет. Это всеобщая тяга» (там же, с. 207).