От Ренессанса до Барокко
Шрифт:
Золотой свет щедро лился из окон. Он озарил вдруг «Страшный суд», и будто ожила мертвая стена. Завихрились зловещие клубы дыма, заметались складки драпировок, засверкали влажные от холодного пота людские тела… Микеланджело создал мир, который вдохновляет по сей день тысячи, тысячи художников, поэтов, композиторов.
Вглядитесь во фреску «Страшный суд», и вы увидите Гойю, Жерико, Делакруа, Домье, услышите музыку Бетховена, Берлиоза, Чайковского, Скрябина.
Вся сила, вся мощь Гёте, Байрона поет в мазках кисти Микеланджело Буанарроти.
Мимо меня проехала маленькая коляска, в которой полулежала старая индианка в розовом сари, ее везла молодая огнеокая соотечественница. Их взоры были
И вдруг я будто услышал неистовый стук в маленькую дверь капеллы и в какое-то мгновение перенесся в тот далекий век, когда мастер писал плафон. Я вдруг представил себе искаженное от негодования лицо Микеланджело, бросившего в гневе кисть. Папа, сам папа римский пожаловал в капеллу. Мастер спускается с лесов, сдерживая отчаяние. Еще минута – и тишину взрывает крик Юлия П. Он негодует, он грозит, он, наконец, просит быстрее кончить роспись. Юлий спрашивает художника, когда же наконец будет финал этой работе. «Когда окончу!» – твердо отвечает Буонарроти. Никто в мире не мог в ту пору сказать подобное.
Ведь Италия того времени совсем не была эдемом, созданным для великих художников, и напрасно представлять себе Ренессанс лишь как некий рай, в котором свободно расцветали искусства – ваяние, живопись и зодчество.
Никколо Макиавелли в своих сочинениях остро характеризует полный интриг, заговоров, кровавых предательств мир папского двора: «Так папы то из ревности к религии, то из личного честолюбия беспрерывно призывали в Италию чужеземцев и затевали новые войны. Не успевали они возвысить какого-нибудь государя, как тотчас же раскаивались в этом и искали его погибели, так невыносимо было для них, чтобы в этой стране, для владычества над которой у них самих не хватало сил, властвовал кто-либо другой».
Нередко восшествие на престол очередного святого отца сопровождалось мрачными и кровавыми злодеяниями. Яд, кинжал, кровь сопутствовали правлению властителей Ватикана. Жизнь каждого подданного была во всевластных руках римского папы. И однако Микеланджело прямо глядел в лицо грозных владык.
Микеланжело Буонарроти. Дельфийская Сивилла. 1508–1512. Сикстинская капелла, Ватикан
Вот как Вазари описывает одну из сцен столкновения художника с папой Юлием II:
«Все же приходилось Микеланджело иногда и жаловаться на то, как торопил его папа назойливыми запросами, когда же он кончит, не давая ему закончить по-своему, как ему хотелось. И на один из многочисленных запросов он однажды ответил, что конец будет тогда, когда он сам будет удовлетворен своим искусством. “А мы желаем, – возразил папа, – чтобы было удовлетворено наше желание, которое состоит в том, чтобы сделать это быстро”. И в заключение прибавил, что, если он не сделает это быстро, он прикажет столкнуть его с лесов вниз».
Микеланджело Буонарроти. Потолок Сикстинской капеллы 1508–1512. Сикстинская капелла, Ватикан. Фрагмент
Я представил себе, как хлопнула дверь, как замерли звуки шагов взбешенного Юлия. Гулкая тишина воцарилась в огромном, пустынном зале.
Все затихло, будто умерло. Только веселые золотые пылинки плясали в лучах
Жизнь продолжалась, Микеланджело нагнулся. Поднял кисть с мраморного пола и устало полез на леса. Надо было писать. Работа не ждала. Штукатурка быстро сохла. Ведь стояло жаркое римское лето.
Поразительные стихи сочинены самим Микеланджело о его невыносимом, страшном труде в Сикстинской капелле:
От напряженья вылез зоб на шее Моей, как у ломбардских кошек от воды, А может быть, не только у ломбардских, Живот подполз вплотную к подбородку, Задралась к небу борода. Затылок Прилип к спине, а на лицо от кисти За каплей капля краски сверху льются И в пеструю его палитру превращают. В живот воткнулись бедра, зад свисает Между ногами, глаз шагов не видит. Натянута вся спереди, а сзади Собралась в складки кожа. От сгибания Я в лук кривой сирийский обратился. Мутится, судит криво Рассудок мой. Еще бы! Можно ль верно Попасть по цели из ружья кривого?..Нечеловеческие перегрузки, неописуемые муки испытывал Микеланджело, создавая свои титанические фрески. Никто никогда во всей истории мирового искусства не дерзал принять такие невыносимые по тяжести испытания всех духовных и физических сил. Меру подвига Буонарроти не измерить. За все тысячелетия, пролетевшие с тех пор, как человек на заре своей культуры начертал на стене пещеры первый рисунок, по сей день, в котором мы живем, нет ни одного творения, равного фрескам Сикстинской капеллы. Нет художника, равного по величию отдачи своего «я» человечеству. Ни Тинторетто, ни Рубенс со всей своей школой, ни Рафаэль с многочисленными помощниками не оставили ничего подобного по объему, мощи, пафосу, глубине, напряженной метафоричности. Но чего это стоило творцу? Лучше всех на этот вопрос ответил сам Микеланджело, изобразив на фреске «Страшный суд» себя в образе одного из святых с содранной живьем кожей…
Да, гений – это не светлокрылый ангел, являющийся людям раз в столетие в сиянии своего небесного дара и царящий над грешной землей.
Гений – это Голгофа каждый день.
Самый тяжелый крест.
Вериги, которые носят ежечасно, ежеминутно, всю жизнь.
Напрасно ходят легенды о волшебстве, чуть ли не легкости творчества избранных.
Никто, никогда, ни один историк искусств, литератор, музыковед не проникали в грудную клетку Рафаэля, Моцарта или Пушкина – этих, казалось, колдовски удачливых творцов. Они нашли бы там сердца, истерзанные сомнениями, неисполненными мечтами, а главное, обнаружили бы души, смятенные боязнью не высказать до конца людям то заветное, что ведомо лишь им одним.
Великих художников окружал жестокий мир их неосуществленных замыслов, этот неумолимый и грозный хоровод ненаписанных, несозданных шедевров, не выполненных перед самим собой обязательств.
И эта миссия вечного должника отравляла самые счастливые мгновения их жизни, ибо ни одно чувство, даже сама любовь, не могло пересилить, одолеть единственную страсть любого великого мастера – творить!
Любовь могла убить самого творца.
Убить, но не победить, но не вытеснить искусство… Среди этих мучеников своего призвания, своего гения первым и самым терзаемым своими страстями был Микеланджело Буонарроти.