От репрессий к свету
Шрифт:
Ведь дело в том, что в описываемое мною время было множество писателей. И, сознавая необычность и «величие» этого времени, очень многие советские писатели оставили великое множество сочинений. Однако, по прошествии времени, по этим книгам нет возможности хорошо себе представить истинное положение дел, поскольку книги эти были идеологизированы и не отражали истинное положение дел. Иными словами, это был «социалистический реализм», творения которого были мало похожи на истинную правду. Печатались только такие книги, которые были угодны партии и восхваляли советский строй. Многих и многое заставляли «подстраиваться», а многое и попросту запрещали. Широко известный тому пример – роман Пастернака «Доктор Живаго».
Могу сказать, что советская литература
Эти повести отличаются тем, что они написаны о том же, советском, времени, но тогда, когда правду писать стало можно и нужно. И разумеется, они тем и ценнее, – что написаны участником событий, – кто тогда жил и пережил всё это, и ещё оказался в числе тех немногих, кто обрёл и сохранил способность об этом написать, несколько десятилетий спустя, уже в XXI веке, тем самым уже оказавшись современником россиян постсоветского времени, сумевшим переосмыслить всё происшедшее с Россией в XX веке и донести постигнутую им правду до современного читателя, живущего уже в стране, ставшей на путь демократии.
[Сознаю, что некоторые истины я здесь повторяю. Но всё это писалось долгое время, многое вставлялось потом, но изымать повторы, к тому же не дословные, не поднималась рука, в надежде, что кому-то это не повредит. Вот и надеюсь, что читатель поймёт, что я затратил на эту книгу, для её создания, намного больше времени, чем он, чтобы её прочесть, и сделал я это именно для него.]
А теперь – прочтите, что за время было в России до войны, – каким я его помню, что в нём было такого особенного, что было подлинное, хорошее, достойное, что любили и зашищали, за что потом не жалели сил, отдавали жизни. Как поётся в блатной песне «С Одесского Кичмана», запрещённой в сталинское время: «За что же-жь мы боролись, за что же-жь мы страдали, за что-ж мы проливали нашу кро-о-овь?..» (Старинную заезженную пластинку с записью этой песни в исполнении Л. Утёсова мой отец хранил втайне, и при особенных случаях давал её послушать особенно надёжным друзьям, приходившим к нам в гости). Вот и постарался я ответить на этот вопрос. Считаю, что судьба дала мне для этого всё необходимое и достаточное, в чём, надеюсь, вы убедитесь.
Но предупреждаю сразу, что пишу только о близких. Писать шире не было необходимости, поскольку именно такой формой удалось достичь максимальной концентрации обличительной информации и её максимального воздействия.
Вспоминается наше счастливое довоенное детство и наше счастье, в XX веке, в России, завоёванное нашими предками. Что-то с годами утратили, не донесли до потомков, и только помнили, пока сами жили; что-то потом осталось, а что-то с лёгкостью отбросили, убедившись в его несостоятельности; в чём-то уверились, а что-то сочли заблуждением, и что-то так и не поняли бы, не пережив, не прочувствовав, не осмыслив с годами. Ну, а вы, если не пережили сами, надеюсь, по моему рассказу всё вообразите и поймёте. Без такого понимания трудно правильно представлять себе важное прошлое нашей страны, – XX век, наложившее неизгладимый отпечаток на её настоящее, уже в XXI веке.
И ещё отмечу характерное. Задавшись целью написать так, чтобы не было ни слова выдуманного, я не привожу здесь бытовые подробности из жизни моих родителей за время до моего рождения по одной простой причине, что их они мне не рассказывали, хотя теперь думаю, что это могло бы быть интересно, как интересно читать подобное в художественных произведениях. [Не пишу я и ничего, что могло бы быть неприятно кому-нибудь из близких. ] А поэтому я предлагаю читателю самому представить себе подобные детали, опираясь на личный жизненный опыт и прочитанное о том времени у других авторов, или – увиденное в фильмах. Мой же рассказ – чисто документальный, и подобные описания попросту здесь не нужны. А то, что важно по теме, я описываю здесь, как увидите, и так максимально подробно. Даже привожу некоторые бытовые подробности, как бы выходящие за рамки основной темы, уверенный, что многим читателям, не пережившим того же и не бывшим в подобных местах, это будет интересно. Иногда даже позволяю себе образные описания, чтобы читатель понял чувства, переполнявшие нас в то время. Надеюсь, что и это будет оценено по достоинству.
Я не знал, где лучше поместить ключевую мысль, из всего, здесь сказанного. Решил, что уместнее – сразу перед повестями. Вот она.
В мире – самая особенная, самая большая, страна – Россия. В ней – самый особенный город – Петербург. В истории человечества самое особенное время – XX век, с его революциями и войнами в России. Самое особенное в войну – блокада Ленинграда, после войны – сталинские репрессии, а в них – «ленинградское дело».
Во всём этом активно участвовали автор и герой повестей и его родственники. Поэтому рассказ – не понаслышке, осведомлённость – не со слов. Можно без всякого преувеличения сказать: судьба уникальна. И если бы я не был свидетелем и участником, обо многом можно было бы сказать, что такого быть не могло! Но это было!
Вот и читайте.
Глава IV. Мы – ленинградцы до войны
Первая документальная автобиографическая повесть. Наше довоенное счастье и сталинизм. Воспоминания о довоенном времени автора, ранее войны, блокады Ленинграда, описанных в другой, ранее изданной, книге автора.
1. Родина моих родителей – древний, сказочный Овидиополь
1.1. Мои родители – ровесники XX века
Скажу сразу, я не запомнил бы своё прошлое так детально и не представлял бы его так выпукло, если бы не было блокады, если бы моё прошлое не было одновременно довоенным прошлым моей Родины – России, моего города – Петербурга. А это потому, что в тяжёлое блокадное время мы по сути жили памятью об этом прошлом, – вспоминали, сидя вечерами в холодной комнате, отапливаемой металлической печуркой – времянкой, и при свете коптилки – фитилька, плававшего в масле, всё делали, чтобы его сохранить, вернуть… С другой стороны, я рад, что могу рассказать вам по личным впечатлениям о нашей жизни не только в Петербурге, а несколько больше… Не с Петербурга и начинается рассказ о нас, а потому, что мои родители родились не в нём.
Родина моих родителей – в 2000 километров на юг от Петербурга, у самого Чёрного моря.
Далёкие предки отца, как говорили, были греками, матери, по-видимому, – украинцами. Но по другим сведениям, предки отца когда-то бежали из России и взяли новую для себя фамилию, характерную для тех мест, а потом, как вы уже понимаете, опять превратившуюся в русскую… Девичья фамилия моей матери – Чебан, что по-украински означает – пастух. Эти оговорки объясняются тем, что мои родственники мало знали о своём роде, и соответственно, мало о нём говорили.
Моих дедушек я не застал, а бабушек знал не долго, и уже глубокими старушками. И мог ли мой дед подозревать, что мой отец станет жителем Петербурга, – «ленинградцем», да ещё и выпускником университета?! Невероятно! Невероятно и всё дальнейшее.
Но вернёмся к началу, – к тому времени, о котором так или иначе я знаю, помню.
Когда начался XX век, мой отец был полугодовалым младенцем; мать родилась двумя годами позже. Иными словами, мои родители, без всякой натяжки, – ровесники XX века, о котором в той или иной мере я собрался здесь рассказывать.