От Рима до Милана. Прогулки по Северной Италии
Шрифт:
Мы прошли через анатомический музей. Вряд ли стоило это делать перед ланчем; на выставленные там экспонаты я старался не смотреть, но все же увидел человеческую голову, с лицом жуткого зеленого цвета и не менее ужасными каштановыми волосами, которая плавала в заполненной маслом емкости. Мне сказали, что эта голова принадлежала некогда профессору анатомии, который перед смертью, случившейся более ста лет назад, завещал свое тело студентам.
Меня пригласили в колледж Гизлиери, который был основан папой Пием V. Мирское имя папы было Микеле Гизлиери. В молодости он был беден и знал, как трудно получить хорошее образование. Когда его избрали папой, желая помочь бедным молодым людям, он основал в Павии колледж. Напротив колледжа стоит сейчас статуя Пию, худому белобородому аскету, бывшему великому инквизитору. В
Колледж находится в мраморном дворце, построенном в стиле архитектуры конца XVI века. Ректор показал мне лучшие картины и гобелены. Затем мы поднялись по величественной лестнице и пошли по коридору, в который выходят комнаты студентов. На некоторых дверях я увидел записки, к примеру, такого содержания: «Разбудите меня в десять». Английский студент, возможно, подумает, что комнаты в колледже чересчур величественные, что им не хватает уюта. Это обычная жалоба англичан в отношении итальянских дворцов XVIII века. Зато помещения просторные, в каждой комнате есть кран с водопроводной водой, хороший письменный стол и книжные полки, а вот сломанных плетеных кресел вы тут не увидите. Ректор сказал мне, что самым знаменитым литератором среди выпускников был драматург Гольдони, которого, однако, исключили в 1725 году за сочинение возмутительной сатиры на дочерей местных аристократов.
Сто человек, проживающих в здании, обедают вместе в длинной белой трапезной постройки XVI века. За каждым столом сидит по десять человек. Официанты в белых хлопчатобумажных перчатках приносят меню. Я оказался рядом с единственным английским студентом, молодым человеком из Лидса. Он только что окончил Мертон-колледж в Оксфорде. Студент рассказал мне, что приехал в Павию для того, чтобы написать статью о собственных взглядах на наиболее выдающиеся моменты римской истории. Что он имел в виду, студент не объяснил, да и я не стал его расспрашивать. Ланч оказался превосходным: ньоччи, за ними последовал жаренный на гриле морской язык, фрукты и сыр. На столе стояло красное и белое вино. Обслуживание было официальным и даже торжественным. Впрочем, насколько я мог заметить, и молодые итальянцы уже сейчас казались мне не студентами, а настоящими врачами, юристами и инженерами.
Итальянское слово «чертоза», французское «шартрез» и «чартерхаус» в Англии означает картезианский монастырь. Примерно в пяти милях от Павии находится один из самых знаменитых таких монастырей. Испытываешь особое чувство, когда в современной Европе оказываешься наедине со знаменитым памятником. В солнечный полдень я был единственным посетителем, и тишина вокруг казалась особенно внушительной, оттого что в монастыре больше никто не живет.
В проеме ворот я увидел вычурное здание, к которому вела длинная широкая аллея. Думаю, это самый пышный и богатый монастырь, который когда-либо был построен. Висконти и Сфорца истратили на него огромные средства, надеясь, очевидно, получить дивиденды на небесах. И в самом деле, если существует какое-то мерило для тех, кто возводит церкви и монастыри, ведь Висконти и Сфорца могли бы потратить эти деньги на себя, эти семейства должны бы получить несколько слов благодарности от небесной канцелярии. Немного странно, когда на западном фасаде видишь рядом с апостолами медальоны с профилями двенадцати цезарей, но приятно сознавать, с какой бережной педантичностью отнеслись архитекторы эпохи Возрождения к римскому периоду своей истории. Каждая из четырнадцати молелен, выстроившихся вдоль нефов, представляет собой мраморную коллекцию: красота и разнообразие мрамора, который сумели обнаружить и достать из-под земли каменотесы, являют собой весь цветовой спектр, но еще более удивительно мастерство архитекторов, которые соединили его в потрясающей гармонии.
Среди всего этого великолепия больше всего заинтересовала меня усыпальница Беатриче д'Эсте и Лодовико. Любопытна история создания этого памятника. Гробница, которая нынче пуста, сооружена была перед высоким алтарем церкви Санта Мария делле Грацие в Милане, то есть там, где умерла Беатриче. Похоронили ее незадолго до катастрофы Лодовико и заключения его во французскую тюрьму. По причинам, которые мне не известны, доминиканцы из монастыря Святой Марии выставили гробницу на продажу, и ее купили практически за гроши картезианцы Павии — у них, по всей видимости, память была не такой короткой. В церкви они отвели ей почетное место, но в процессе переноса с места на место кости веселой очаровательной Беатриче были утрачены.
На гробницу помещены лежащие фигуры Беатриче и Лодовико, выполненные в натуральную величину. Лодовико иль Моро пригласил горбуна Кристофоро Соларио, миланского скульптора, чтобы тот создал обе фигуры. Лодовико хотел, чтобы будущие поколения могли увидеть его возлюбленную Беатриче такой, какою видел ее он, его друзья и слуги, и скульптор постарался добиться максимального портретного сходства. Эта скульптурная композиция — самый трогательный надгробный памятник, который мне когда-либо доводилось видеть. Две фигуры — юная женщина и мужчина намного старше ее, невольно рождают даже у тех, кто ничего о них не знает, предчувствие беды. Люди с любопытством вглядываются в их лица.
Хотя я и знал, что Беатриче умерла в возрасте двадцати двух лет, но никак не предполагал, что выглядела она чуть ли не школьницей. Изображена она в самой роскошной своей одежде. Как и многие знаменитые женщины своего времени, она была миниатюрной, и я заметил, что толщина подошвы ее венецианских башмаков составляла не менее четырех дюймов. Это была молодая женщина, смех и жизнелюбие которой сделали двор Милана самым веселым в Европе, и в то же время она способна была давать советы мужу, бывшему на двадцать лет ее старше. Лодовико лежал подле нее в парадной одежде, длинные волосы падали на подушку, в руках — головной убор герцога.
Я упоминал о смерти Беатриче, и сейчас, когда стоял возле памятника, снова думал об этом. Случись это сейчас, думал я, и первокурсник из медицинского института спас бы ей жизнь. Письменное свидетельство о ее внезапном конце необычайно подробно. Она была на поздних сроках беременности, и здоровье у нее было в полном порядке, а настроение — неважное. Вечером 2 января 1497 года, вероятно в попытке развлечь ее, в комнатах миланского замка устроили танцы, которые вдруг остановились, потому что Беатриче сказала, что плохо себя чувствует. Она родила мертвого сына и вскоре умерла. Из погруженной в темноту комнаты убитый горем Лодовико диктовал письма итальянским дворам.
«Моя жена вчера в восемь часов вечера почувствовала внезапную боль, — писал он. — В одиннадцать вечера она родила мертвого сына, а в половине первого душа ее улетела к Богу. Этот ужасный безвременный конец наполнил меня горечью и невыразимой тоской. Я предпочел бы умереть сам, нежели потерять самое любимое и драгоценное существо на свете», — так он сообщил эту новость отцу Беатриче — Эрколе I, герцогу Феррары, и своему шурину Франциску Гонзага, маркизу Мантуи.
Он был не в состоянии пойти на похороны, которые — согласно обычаю того времени — прошли ночью. При свете тысячи факелов двор, послы и самые важные жители Милана, надев длинные черные плащи, последовали за похоронными дрогами к церкви Санта Мария делле Грацие. Леонардо да Винчи в то время работал над «Тайной вечерей» и, должно быть, видел похоронную процессию, а возможно, и сам принимал в ней участие. Тело Беатриче облачили в одно из самых дорогих платьев из золотой парчи и перенесли к высокому алтарю, где среди восковых свечей и алых драпировок его и принял кардинал-легат. Две недели после похорон никто не видел Лодовико. Комнаты его были завешаны черной тканью, а пищу он принимал стоя. Раз в день он надевал длинный черный плащ и спешил к могиле жены.
Такие мрачные события находятся в резком противоречии с весельем и блеском эпохи Ренессанса. На стенах бесчисленных картинных галерей, словно в зеркале, мы видим одни лишь счастливые моменты этого века. Мы смотрим в глаза мужчин и женщин, влюбленных в жизнь. Возможно, по этой самой причине, когда к этим радостным, счастливым людям приходила смерть, оказывалось, что стойкости им не хватало. Конечно, когда горе поразило ренессансный дворец, никто не пытался сохранять внешнее спокойствие. Люди, убитые горем, старались обычно спрятаться от чужих глаз. Так было и с Лодовико. Если же кто-то входил в его темную комнату, то плакал вместе с ним.