От Савла к Павлу. Обретение Бога и любви. Воспоминания
Шрифт:
Мы подрастали, и отец решил нанять учителей для обучения нас начальной грамоте и для подготовки меня с Раей к гимназии.
После разгрома революции 1905 года в нашем провинциальном городе Угличе появилось много молодежи из Москвы, скрывающейся от царской полиции. Отец, захваченный идеями революции, открыл двери дома для беглых студентов. Желая дать кров и заработок молодым людям, он нанял их учителями в наш дом. Один должен был учить Раю и меня грамоте, другой – математике. Но это продолжалось недолго. У отца стали пропадать ценные вещи. Заподозрив в воровстве молодых учителей, отец выгнал их одного за другим и принял новых. Вскоре уважаемый всеми доктор разочаровался в этих «идейных»
Но время шло, нас надо было учить, и отец решил отвезти Раю и меня в Москву, определить в Институт благородных девиц, называемый Елизаветинским.
Мы поехали и были допущены на приемные экзамены. Я ехала неохотно, не хотелось мне уезжать из дома и расставаться с отцом, которого я очень любила. Поэтому на экзаменах я сознательно молчала или отвечала так плохо, что получила неудовлетворительные оценки. Раечка держалась бодро, великолепно отвечала и была принята в институт. Отец был огорчен моим поведением, качал головой и говорил мне: «Подвела ты меня, дочка!» А я ликовала, целовала своего дорогого папу и утешала его тем, что остаюсь жить вместе с ним.
Вернувшись в Углич, отец определил меня в гимназию. Но в мои девять лет учение меня не привлекало. Все силы я полагала на то, чтобы выдумать какую-либо шалость, чем-то напроказить. Уроков я не учила, на двойки и колы не реагировала. Жаловаться на меня было некому. Учителя знали, что матери с нами нет, а отец занят в больнице.
Так прошел год. Наконец весной, когда детей распускают на каникулы, отец пошел на родительское собрание за моим табелем. Он вернулся мрачнее тучи.
– Доченька, – сказал он мне грустно, – я сгорал от стыда за тебя. Ведь ты самая плохая ученица, по всем предметам у тебя двойки! И ведешь ты себя в гимназии так, что все учителя от тебя в ужасе. Почему так? Я знаю, я виноват, я мало тебя вижу, а мамы с вами нет… Но что же нам делать? Как ты огорчила меня! Я не ждал этого от любимой дочки.
По лицу отца текли слезы. Я кинулась к папе на шею, обнимала его, целовала, обещала исправиться:
– Папочка! Я не буду больше шалить, я буду хорошо учиться, прости меня!
– Где тебе теперь хорошо учиться? Ты себя зарекомендовала как лентяйка и озорница. Это моя-то дочь!
– Нет, я исправлюсь! Увидишь, папа, на одни пятерки буду учиться, буду стараться что есть силы! – обещала я.
Отец не верил и грустно качал головой.
– Папочка, поверь, ты меня не узнаешь! – не унималась я.
– Ну, посмотрим, – ответил отец.
Гимназия
Со второго года обучения я стала первой ученицей, имела «пять» по всем предметам. Память у меня была отличная, и устные уроки, прослушав в классе, я уже не учила. Я много читала дома и в пятнадцать лет прочла «Братьев Карамазовых». Образ Алеши поразил меня. Я решила, что найду такого Алешу в жизни. Великий инквизитор меня потрясал, и я верила, что так будет.
Я поняла, что свобода не во внешней жизни, а в духе, и уже не интересовалась героями-революционерами, которыми восхищался отец: Гершуни, Фигнер, Засулич, Желябов для меня были безумными и преступниками. А вот старец Зосима… Найти такого стало моей мечтой. Вот у кого надо спросить о жизненном пути!
Закон Божий в гимназии преподавал отец Николай. Это был добрейший учитель. Он часто со мной беседовал, давал мне читать Иоанна Златоуста. Но в четырнадцать-пятнадцать лет по силам ли такое чтение? Ходил он в темно-зеленой рясе, золотой крест украшал грудь. Его каштановые локоны так шли к его ласковым голубым глазам. Он стал для меня примером кротости и всепрощения. (В 30-е годы я узнала, что он сослан в Сибирь и там спасается.)
В классе я была любимицей и очень этим была довольна, старалась всем двоечницам помогать и «вытаскивать» к ответу. Я дружила с лучшими ученицами, но больше всех мне нравились «особенные», я их искала, старалась узнать, чем живет их душа. Вот Шура – высокая белокурая девочка. Она точно светится вся. Еще бы!
Гимназия в Угличе, Зоя – вторая слева в верхнем ряду. 1916 год
Ее отец – священник Михаил Зелецкий, из деревни Тимохово, друг отца Иоанна Кронштадтского. (Отец Михаил погиб в лагерях.)
Шура танцует? Да, отец ей сказал, что это можно в пятнадцать-шестнадцать лет. «Всякому овощу свое время». Это не грех. Мы юны и молоды. «Надо духовно дорасти, чтобы самой не хотелось танцевать», – говорил Шуре отец. И я танцую с Шурой падеспань на школьном балу. (Год-два – и Шура умерла чахоткой.)
Все девочки были номинально верующими. Соблюдение постов было, пожалуй, самым главным. Евангелия сам никто не имел и не читал. Мечтали выйти замуж за богатого купца – и выходили в шестнадцать лет. Участь большинства была одна: идти в сельские учительницы и провести жизнь в глуши и тоске, в бедности и одиночестве. Многие хотели бы уехать в Москву или Питер, чтобы учиться дальше, но жизнь там дорогая, а плата за учение – высокая. Да еще и война началась, надвигалась революция.
Я мечтала учиться дальше, но кем быть? И мать, и отец меня поддерживали, отец обещал помогать, платить. Но ведь семья без меня распадется… «Скорее бы!» – говорил отец. «В Сарове я разрешу вопрос, кем быть», – думала я и просила родителей отпустить меня.
Отец Вениамин Федорович
Мне было шестнадцать лет, когда я решила, что мне необходимо ехать в Саров, побывать у старца и определить свой дальнейший жизненный путь. Через полтора года я должна была кончить гимназию. Отец и особенно мама внушали, что необходимо учиться дальше и получить высшее образование, чтобы быть самостоятельной, ни от кого не зависящей, богатой и душой, и карманом.
Но куда идти учиться? По всем предметам – «пять», я первая ученица в классе, а особого таланта нет. «Специальность – как брак, – говорил папа, – сам выбирай, чтобы потом ни на кого не пенять. Жизненные ошибки даром не проходят».
Отец был доктором, и на эту специальность идти он не советовал: «Мне жаль твоей душевной чистоты: ведь медики все развратники… Да при твоем слабом здоровье и жалостливом сердце ты каждого покойника будешь оплакивать! Добрые дела делать можно везде, надо крепкие нервы иметь, а ты людей жалеешь!..»
Сам отец отдавал людям все свои силы. Он возвращался часто измученный, уставший до предела. В такие дни он просил подать ему к ужину рюмку красного вина. Он говорил детям: «Ох, какая это гадость – спиртной напиток, не употребляйте его никогда. Сколько людей гибнет от пристрастия к спиртному, сколько несчастий и зла в мире от излишнего увлечения винами! Вы, детки, знайте – я не пью вина даже в гостях, никогда! Но сегодня я очень устал, оно необходимо мне как лекарство. Какие тяжелые операции я проводил, сколько страдания было перед моими глазами… Весь день я провел в сильном напряжении, нервы мои натянуты, мне необходимо уснуть и отдохнуть. Потому я и выпиваю рюмку кагора, вино успокоит меня, даст мне крепкий кратковременный сон. Ведь завтра, чуть свет, я должен быть у своего тяжелобольного оперированного пациента».