От Сайгона до Треугольника (сборник)
Шрифт:
Почему конформисты? Потому что на нижнем этаже жил полковник КГБ, который ходил к нам лопать чай с мамиными пирогами и играть с папой в шахматы. В нашем элитном доме, ему, видите ли, иного партнера не нашлось. А папа и поверил. Но это еще здоровый конформизм – фиг с ними, с пирогами, моя мама всех жалела, и угощала, в надежде, что отойдут душой (возня с дятлами – это у нас наследственное). Нездоровый конформизм был в том, что этим полковником меня пригрозили воспитать. (Ремень-то я сайгоновцам подарила).
Из чего я решила, что последний раз в шахматы они с полковником сыграли на мозги. И папахен мой – продул.
В тот исторический вечер ничто не предвещало беды. Папа, расслабленный после совместного чаепития, позвал доченьку в гостиную, где Ивану Иванычу предоставили вступительное слово. И этот хрыч в штатском занудил, как по учебнику: «Дочь таких родителей… ай-яй-яй… от рук отбилась… ой-ой-ой… гребень, гитара, юбка – оттуда ноги – уй-юй-юй, – несоветский облик, ведь враг не дремлет!! А отец, отец – на секретном заводе работает!! У него ж дома чертежи! Книги! А враг не дремлет, одурачит ребенка рок-н-роллом, сигаретку предложит, кассеты импортные принесет послушать, – а сам – неспроста! – научную мысль нашу с полки цап!»
…И как вы уже догадываетесь, на этих словах товарищ полковник переусердствовал – цапнул с полки Ландавшица, тем самым хищным движением. И наглядно показал, как коварный заморский враг вчитывается в нашу научную мысль. Прямо в первый том. «Товарищ Сталин, вы большой ученый…»
Сказать, что папа позеленел, это ничего не сказать. Мама, не полагаясь на валерьянку, схватилась сразу за нитроглицерин. А меня прямо-таки расперло от гордости – я вспомнила из «Родной речи», в третьем классе, рассказ про отважную дочку героев-подпольщиков, как она, больная, с постели встала, и ничтоже сумняшеся патроны папкины из-под подушки вынула и в кувшин с молоком перепрятала. А потом полицейские-звери в дом ворвались, постель вверх дном перевернули – а в молоко слабо им. Храбрая была девочка. Чем-то на меня похожа.
Иван Иваныч вдумчиво погрузился в «Механику» великих. Его заинтересовало определение абсолютно упругого тела. Папа нервно дернулся, а потом взглянул на меня осмысленно и сказал строгим голосом Калиостро: «Вы бесчестный человек, Маргадон!» На что я беззаботно ухмыльнулась, как и положено настоящей дочери подпольщика: «Был бы я честным, сколько б народу в Европе полегло – ужас!» И торжественно выплыла из комнаты, прихватив гитару.
Иван Иваныч только сопел и вглядывался в «Механику» – он Калиостро не смотрел, он смотрел футбол. А папка меня простил, только тетрадку отобрал. Она до сих пор хранится у мамы, вместе с главными сокровищами нашей семьи – старой ножной машинкой «Зингер», фотографиями прадеда в мундире с эполетами, и рецептами прабабушкиного бигоса. Вкуснее которого ничего я не ела на свете.
Как я лепила лошадь
Снежную. На площади перед Русским музеем. В составе акции: «Три Александра». Первый Александр – это Невзоров, который все это безобразие на пленку снимал. Второй – это Пушкин, который каменным гостем в двух шагах это наблюдал. И третий, – он, собственно, Третий и есть. Которого лепили. На лошади. Копией Паолы Трубецкого.
Настоящий памятник Александру Третьему скульптора Трубецкого (не путать с декабристом!) стоял раньше на площади Восстания, тогдашней Знаменской. Но этого не помнят даже старожилы. Только частушка осталась: «Стоит на площади комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот, на обормоте шапка». Скульптура была пародийная. Диктатура пролетариата юмора не оценила и снесла царя на задворки Русского Музея. А главный наш акционер, культурный эколог Сережа Васильев, в просторечии Вася, решил-таки Трубецкого народу явить. Хоть так. В морозный мартовский день. Изваянием из снега.
Мне в грядущей акции отводилась серьезная и почетная роль: надо было отловить панкующего художника Маршала и привлечь в ряды акционеров. Потому что своими силами там было не обойтись: в резерве несколько томных фройляйн с факультета живописи, а у Паолы покойного был размах…
Маршала я ловила на живца – к акции обещал присоединиться армянский патриот Володя Атабекян с трехлитровой бутылью домашнего самогона – чистой, как слеза, «атабекяновки». Маршал прикинул на глазок количество акционеров – в основном, хрупких музейных барышень (плюс мы с подружкой Аней, а много ли выпьет маленькая муха?), альтруиста Васю, щедрого Атабекяна, – и согласился прийти.
А уже на площади этот коварный шантажист завопил, что на акцию согласен, только если ему дадут вылепить елду. Так и сказал, обалдевшему от неожиданности Невзорову. Бедняга едва камеру не выронил. Музейные барышни, тут же подскочив, визгливым фальцетом заорали: «Никакой елды, здесь культурное мероприятие! Ну представьте, – умягчающе, – что это кобыла!!» «У кобылы – никакой, – подумал и согласился Маршал, – но у царя-то есть! Вот ее и вылеплю. А не дадите – уйду».
Покрасневший от возмущения Вася замахал на нас варежкой, и акция началась. Лучшие из барышень с факультета живописи лепили фигуру царя. Маршал конструировал цареву голову, под чутким наблюдением Васи. Аня, с ее тонким художественным чутьем, отвечала за конскую морду. Мне, как абсолютному балласту, достался зад. Не подумайте, что царский. Музейные барышни глупо хихикали в объектив Невзорова и клянчили сигаретку. Статисты с крепкими плечами атлантов подносили снег.
А я честно этот снег утилизировала. Надо сказать, что в конских задах я не особо разбираюсь. Получилось у меня нечто кустодиевское. Как у купающейся Венеры. В бане. Со складочками. Мягкое, пухлое. Необъятное. Чудовищную сексуальность которого не мог скрыть даже призывно торчащий хвост. Что обидно, в «600 секунд» это так и не вошло. Наверно, из-за Васиного вопля: «Немедленно уберите этот кошмарный зад, пока сюда не сбежались все гомики из Катькиного садика!» Напротив, в Екатерининском саду, действительно, собирались люди яркие и нетрадиционные.
В итоге, снежное диво с изящной головой и ненормальной величины… эээ… крупом… с царем посредине, увенчало скверик у Русского музея. Простояло недолго, то ли растаяло, то ли на сувениры растащили. А мне влепили выговор по акционерной линии за срыв мероприятия: во-первых, за то, что привела хулигана Маршала (уже все забыли, как требовали настоящего панка! – а я ведь предупреждала, что он, как орангутан, – не ручной). Хотя Невзоров, увидев маршальский фиолетовый гребень, от восторга впал в ступор и про царя забыл. И про музейных девиц с их сигаретками. Наверно, за это мне и попало. А еще, – за то, что провокационно отвлекла внимание с лица скульптуры на ее тыл. «С таким знанием анатомии, – горестно вздохнул Вася, – только жопы из снега лепить».
А больше всех рассердился Маршал. Потому что хрупкие музейные девы, оказалось, пьют как звери. «С таким знанием психологии, – завопил обозленный панк, – только жопы из снега лепить!»
А вечером, сильно поредевшей после атабекяновки компанией мы у меня на Петроградской расписали пулю. Как обычно. Ну, а мой тогдашний бойфренд играл в преф как цыган: объявляет мизер в начале, а потом всю ночь отыгрывается. Надо ли говорить, что в этот раз ему приперла охота мизерить на моей сдаче. Открыл прикуп, и заорал, что мне с моими руками… а дальше участники уже хором докончили.