От Сайгона до Треугольника (сборник)
Шрифт:
«…Они все уйдут. Сказав: до свидания, ты переходишь через мост, но оборачиваешься и пытаешься с другого берега Фонтанки поймать нервный взгляд своего друга. А его там нет. Ни друга, ни взгляда. Только голый бронзовый мужик пытается удержать своего коня.
На улице Рубинштейна ты примеряешь на себя другой образ жизни. И тени Пяти Углов перестают быть стихами молодого поэта. Они становятся пьяненькой реальностью. И ты плохо различаешь лица своих собутыльников из-за разъедающего глаза табачного дыма».
Перед
– Друзья! я не спятила, со мной все в порядке! У меня нет звездной писательской болезни или приступа «олдомании» – тяжелое и практически неизлечимое заболевание, свойственное людям со стажем тусовки; я – пионер, им и умру! И я не собираюсь вступать в ряды специалистов, рассуждающих о «культуре неформального Петербурга». Боже упаси!
Просто недавно один хороший человек, прочитавший книгу Рыжова «Питерский битник» вдруг задал мне вопрос:
– А что такое «Сайгон»?
И тут я малость подрастерялась. Дело в том, что мы, сайгоновцы, ужасно боимся этого вопроса. Когда мы его слышим, то, или впадаем в слезливый пафос, восклицая в духе Паниковского:
– Бендер! Вы не знаете, что такое Гусь, пардон, Сайгон!.. – после чего у нас начинается длительная словесная диарея.
Или же второй вариант: мы мрачнеем, скрещиваем на груди руки и запираем болтливые рты на замок (пытай гестапо партизана, где – он не скажет никогда!). И тогда выдавить из нас хоть каплю полезной информации практически невозможно. Разве что напоить, но тогда мы придем к варианту № 1.
Поэтому мне хочется избежать и первого, и второго.
Перед тем как начать писать эту заметку, мне стало интересно: а что говорят об оном месте другие хорошие люди? И обнаружила нечто забавное. Большинство статей написано или мэтрами, Ставшими Великими, или же стремящимися туда же. Читая их, создалось впечатление, что «всяк туда входящий», без исключения, был на короткой ноге с Цоем, БГ или Курёхиным (бывало, говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает, – так как-то все…»), а вообще, «скучненько, место как место». Что ж, то взгляд «сайгоновцев солидных». И он имеет право быть.
Мы же знали совсем иной Сайгон – немузыкальный, нелитературный, бытовой, наш собственный. Мы были пионерами Сайга, его молодой шпаной.
И так как время в этом плане нас ничуть не изменило, мы подумали, что неплохо было бы издать свой собственный сборник – как альтернативу толстенному академическому талмуду «Сумерки Сайгона» (2009 г.). По правде говоря, люди, прочитавшие «Сумерки Сайгона» от начала и до конца, вызывают у меня такой же трепет и уважение, как и те, кто смог осилить всего «Улисса» Джойса.
Мы решили, что не хотим остаться в глазах потомков «учеными обезьянами» (пусть авторы «Сумерек» не обижаются, это образ собирательный, не личный!). Кроме того, у нас появился шанс показать себя такими, какие мы есть – живыми, со своими достоинствами и недостатками, рассказать о тех, кто про себя уже ничего не скажет никогда; чтобы не было иллюзий относительно ушедшего сайгоновского века, но чтобы дух его остался.
Мы не хотим приукрашивать или поэтизировать реальных персонажей, в этом нет необходимости. Мы лишь попытаемся рассказать: каким
Я постоянно использую слово «Сайгон», но подразумеваю здесь не только кафе на углу Невского и Владимирского. Это и Эльф, и Казань, и Треугольник, и Паперть, и многочисленные вписки-сквоты-коммуналки, где можно было переждать ночь, а утром опять вернуться туда, к престолу.
Мы пришли в восьмидесятых, за несколько лет до его закрытия. Мы были его последней, девятой волной. И волна эта оказалось такой мощной, что прокатилась сквозь все последующие годы.
Значит, в этом месте все-таки что-то такое было?! А иначе, зачем бы нам до сих пор встречаться на «Маленьких двойных» (низкий поклон Кэт за их организацию!), дружить, любить друг друга? Мы были больны Сайгоном и не захотели излечиться.
О нас говорили, что мы развалили и испортили своими розовыми пионерскими щеками это прекрасное место, что мы чуть ли не варвары, хлынувшие ордой на обломки Империи. Но мы любили Сайг, и Сайг любил нас.
Нас трахали, и мы трахали. Мы пили и курили всякую дрянь по окрестным сайгоновским параднякам, мы писали паршивые стихи, да и вряд ли с годами они стали лучше. Мы были прекрасны, несмотря на свои драные штаны и слишком юный вид…
Мне запала в память чья-то фраза, что «Сайгон был как суррогат семьи». Но «суррогат» означает неполноценную замену, а Сайг, наверное, и был нашей Семьей.
В день закрытия Сайгона время остановилось. Я помню, как мы стояли у закрытых дверей, и народ все подходил и подходил, и все чего-то ждали. Чуда, наверное? Никто не мог поверить, что вдруг все так закончилось. А потом потихоньку начали разбредаться – кто в Гастрит, кто ближе к Мосбану, кто-то перебрался в «Крысу» на Литейный. Было такое ощущение, что нам подрубили ноги.
Я неспроста поместила в начале нашей книги эти два отрывка: из стихотворения замечательного поэта Тимофея Животовского и зарисовки покойной Кати Зац. В них, на мой взгляд, заключена вся суть и идея книги.
Их авторы, разумеется, тоже были завсегдатаями Сайгона. Про Тимофея рассказывали в то время хороший анекдот: как однажды он приехал с поэтической компанией на пленэр, в Стрельну или Петергоф, не суть важно, куда там обычно ездят поэты? Важно, что Тимофей был сильно похмелен и утомлен. Один из соучастников подбадривающее сказал Животовскому: мол, Тима, что ж поделать, са ва…(Sa va), – подразумевая трудности жизни вообще. На что Тима вдруг оживился, завертел головой и спросил: – Где СОВА???