От сессии до сессии
Шрифт:
Скрип двери прерывает назойливые мысли. За ним следует мягкий топоток, бесшумное приземление на мои ноги тяжёлого тельца… Не усидел-таки кот Баюн в одиночестве.
Мыслеречь, оказывается, хороша и тем, что позволяет общаться, не прерывая мурлыканья. Одно другому не мешает. А какое мурлыканье! Умиротворяющее, баю-укаюшее…
«Не спишь, Ваня? Тогдау я с тобой… Помогу».
«А где твои подданные?» — спрашиваю, тоже мысленно, поскольку близость пушистого действует фантастически. Вернее сказать, магически: непослушные до того веки вдруг закрываются, язык
«Они сейчаус ни к чему. Хор-рошиеу малыши, пусть спяут, нас не отвлекают. И ты спи. Спать интер-ресноу. Хочешь, побр-родим где-нибудь вместеу?»
«Где побродим?» — не совсем понимаю я.
«По снаум, конечно. Я ведь Баюн, ты угадалау».
«А ты тоже умеешь? Вот здорово!»
«Кошкау — зверь Макоуши, — напоминает он. — И обережница — дитя Макоуши, названноеу дитя. Потому и одар-ривает она нас похожими дар-рами…»
Уже не вижу его, задрёмывая, только слышу, как он смачно зевает, клацает клыками, а затем энергично крутится на месте, утаптывая лёжку. Увесистый, однако, сказочник! Но отодвигаться лень.
Наконец он укладывается и тарахтит ещё громче.
«А что у тебя домау сейчас творитсяу! Интер-ресно! Там твоя… как её… Люсинда одна осталаусь. Посмотр-рим?»
«А давай!» — соглашаюсь я, заранее сгорая от любопытства. И потому, что хочется узнать, что же там, в Тардисбурге, творится, и оттого, что, наверное, бродить по вещим снам не в одиночку, а с хорошим товарищем, гораздо веселее. Особенно с Тим-Тимом. С которым, как уже выяснилось, скучно не бывает.
***7.3
А сно-хождение с котом-Баюном немного отличается от обережного.
Если в моих прошлых, «одиночных» снах я, чаще всего, была бестелесна, то сейчас спешу за важно вышагивающим Тим-Тимом в своём привычном, материальном, так сказать, облике. Единственная разница от той меня, что осталась спать в уютной комнатушке под крышей — я сейчас не в длинной ночной сорочке, нашедшейся каким-то чудом в лесном домике, а в привычных домашних джинсах и мягкой тунике. И даже в лёгких мокасинах-тапочках. В общем, как привыкла по дому ходить, ещё с прежней жизни, не любя халатов, так и сейчас принарядилась.
А вот сопровождающий меня туман есть и в этом сновидении, как без него! Только не молочно-серый, а радужный, постоянно сменяющихся пастельных тонов. И выныривают из него то ёлки-иголки — это значит, по лесу идём, я даже узнаю тропинку, которой сюда добиралась — то ивовые ветви, склонённые до земли, то свежевскопанная под зиму, крупными булыгами, чья-то грядка… Она сменяется клумбой с увядающими осенними астрами и хризантемами. Ей на смену проявляется стена фахверкового дома, потом соседнего, тесно прижатого, и неожиданно — подворотня, в которую кот меня и увлекает, подбадривая. Помимо тумана здесь ещё и сумрачно, я словно оказываюсь в тёмном тоннеле, который выводит меня… к знакомой двери.
— Ничего себе! — только и могу сказать, шагнув на свою кухню. Обернувшись, с изумлением узнаю оставшуюся за спиной неширокую улочку Тардисбурга. Ни
— Вот мы и на местеу! Долго шли, потому что в пер-рвый р-раз сюда дор-рогу пр-рокладываул, — снисходит до комментариев Тим-Тим. — Пр-ришлось на тебя настр-раиваться, найти маячок в воспоминаниуях. В др-ругой р-раз будет легче: шагнёшь сюда ср-разу. Или отсюда — пр-рямо ко мнеу. Ну, веди, тепер-рь твояу очередь!
— Будь как дома! — со смешком отвечаю я. И, не сдержавшись, поддразниваю: — Молочкау?
— А есть? — оживляется он.
— Как не быть!
Он вдруг перехватывает меня лапой и заговорщически шепчет:
— Постой-постой, спер-рва давай осмотр-римся! Сейчас будет что-то интер-ресноеу, хвостом чую. Иди-ка сюда! Хоть нас и не увидят, а не слишком это пр-риятноу, когда через тебяу кто-то насквозь пр-роходит.
И тащит меня в угол, к рабочему столу и к посудной раковине, каким-то образом прихватив когтём подол моей туники.
Мельком глянув на стол, успеваю заметить одинокую чашку с нетронутым чаем, сухарницу с остатками печенья и баночку мёда. Кувшин молока. В мойке испуганно замолкает посуда, до нашего появления хихикающая и о чём-то болтавшая. Две чайных пары и две розетки из-под варенья, заойкав, торопливо споласкиваются в горячей воде, выпрыгивают и опрометью несутся на свою полку, на лету вращаясь, чтобы скорее высохнуть. За ними поспешают ложечки. Кот неодобрительно крякает.
— Р-распустились! Моих мышей на ваус нет!
— Они не всегда так, — почему-то оправдываюсь я. — Вернее, никогда до сегодняшнего дня… Это в первый раз, честное слово!
— Да знаю. — Он отмахивается. — Ты пр-росто пр-ритащила их с собой в сон, вот они и ожили, так бываует. Главное — смотр-ри, чтобы в обычной жизни не баловали.
— Подожди, Тим. Объясни: мы сейчас где? В моём настоящем доме или просто в сновидении?
Он с досадой прикрывает глазищи:
— Моглау бы и сама догадаться! Дом — настоящий. И мы — настояшиеу, только за особой Гр-ранью, за которую могут шагнуть лишь сновидцы. Да ещёу некоторые умельцы из некр-романтов. Только ходы у нас с ними р-разные, и это хорошоу. Так мы др-руг др-ругу не мешаем. Тсс! Смотр-ри!
Мы навостряем уши. Чуть слышно поскрипывают ступени винтовой лестницы. Придерживая полы длинного халата, в кухню спускается смущённая и слегка напуганная Лусия.
Одна.
Ага. Так-то девочки о ней позаботились!
Впрочем… чаем, судя по всему, напоить её пытались, просто бедняжке не до того было. Спать уложили, скорее всего, в той самой комнатке будущей няни, снабдив гостевым халатом. Может, даже и успокоили, уболтали, и дождались, пока заснёт — у девушки вон рубец на щеке от подушки, значит, поспала какое-то время… В общем, сделав всё, что смогли, Машка с Соней с чистой совестью вернулись в Эль Торрес. Ведь там гости! Фейерверк! Летающий торт, который им обещал главный повар, воздушные шары-пирожные и чаепитие на искусственных облаках, как в Муми-доле! Кто же, будучи в здравом уме и в возрасте четырнадцати лет, от такого откажется!