От сессии до сессии
Шрифт:
…А Люся взяла и проснулась, вместо того, чтобы мирно спать до их возвращения.
«Она нас точно не видит?» — спрашиваю мысленно.
— Не видит и не слыушит! — шёпотом отвечает он.
— А почему тогда ты шепчешь?
— А так интересней!
Перед нашей гостьей плывёт в воздухе маленький мультяшный светлячок с горящим фонариком. Тоже работа дочурок. Выпытав у папы секрет летающей феечки из детской, они наделали уйму ночников, вполне, кстати, функциональных и услужливых. Пока мы спали, спали и одушевлённые фонарики, а стоило среди
А нашей девушке, похоже, что-то понадобилось на кухне. Ну, конечно! Слышать не слышу, но, судя по тому, как Люся сконфуженно хлопает себя по животу — бурчание там ещё то. Голодная, видать. Между прочим, ожидаемо. После стресса иногда такой жор нападает! Не сразу, а когда немного отойдёшь, успокоишься.
— Есть кто-нибудь? — без особой надежды окликает Лусия.
Мы с Тим-Тимом, разумеется, помалкиваем.
— Кушать хочется. Это ничего, если я возьму кусочек чего-нибудь в буфете?
Похоже, говорит она только, чтобы не робеть; ей не по себе в пустом и чужом доме. Выручает, конечно, то, что здесь она уже гостила, и воспоминания остались самые наиприятнейшие. Шарить по шкафчикам в отсутствие хозяев ей как-то неловко, но голод не тётка.
Виновато глянув по сторонам и не найдя никого, кто разрешил бы ей перекусить, она решается подойти к буфету. Открывает дверцы и…
— А-а-а! Ой-мамочка-мамочка-мамочка!
— Мр-рау-мау-мауч!
Завизжав, Люся отскакивает прочь. А из глубин буфета, вдруг мелко затрясшегося, доносится утробный… мяв? И полыхают янтарём, отдающим в красноту, огромные глазищи.
— Маув! Ма-ув? Ма-ума?
Бедная моя Люся, и за что ей такие испытания? От страха она цепенеет, да так и застывает столбом. Мою попытку рвануться к ней на помощь пресекает кот, сгустив передо мной прозрачную стену, в которой я чуть не увязаю.
— Подожди! Пусть сами р-разберутся! Не бойсяу, он не опасен!
В темноте буфетного зева мелькает светлое пятно. И вдруг… на широкую столешницу выпрыгивает наш чёрно-белый Малявка.
У меня аж в глазах темнеет.
Не может мелкий кот так орать, физически не может! Ну, да, мартовские концерты он ежегодно устраивал. Но утробный рёв, который мы только что слышали, просто не мог зародиться в его миниатюрных лёгких! Зато один его вид благотворно действует на нашу гостью.
— До-он Малявка? — лепечет она. — Ой, вы оборотень, да? А я уж испугалась…
Он презрительно фыркает. В нашу сторону, между прочим, фыркает. Не спеша приземляется на пол и трётся о ноги девушки, затем, повернувшись к буфету, требовательно мявчет. Совсем не таким, разумеется, басом, каковой нас недавно потряс.
В ответ доносится несмелое:
— Уау! Р-р-р?
Да-да, последнее — явно с вопросительной интонацией. А затем робко:
— Х-р-р-рь?
И всхлип. Самый настоящий.
— Кто там? Эй! — осторожно окликает Люся. — Вы что, плачете? Вам плохо?
Вот уж не ожидала от неё такой смелости!
— Это хороший дом! — громче и увереннее продолжает она. — И в нём живут хорошие добрые люди. И маги. И… даже домовой есть. Они все вам помогут! Не плачьте! Я вас не боюсь, правда-правда, потому что в хорошем и добром доме нечисть не заведётся. Да и дон Малявка очень умный, он не подружился бы с плохим существом, значит, вы хороший…
Стенки буфета перестают трястись. Слышно чьё-то шумное дыхание. Глазищи, таращившиеся из темноты, сморгнув, становятся из почти красных зелёными.
— Почти как у меняу! — в умилении шепчет кот.
Его слова производят удивительное действие. С жалобным воем Тот-Кто-Сидит-В-Буфете, шарахается — хотя дальше уже некуда. Глаза исчезают.
Баюн в возбуждении подпрыгивает.
— Он меня слышит, слышит! И видит! Точно, мантикорау!
— Манти… кто? — слабым голосом переспрашиваю я.
— Мантикор-ра! Вернее, мантикор-р, детёныш, что тайком увязался с тобой в последнем снеу. Он сбежал, хр-рабрый малыш!
— Храбрый?
В это время Лусия, наконец, догадывается запустить светлячка поближе к распахнутым дверцам. И снова ойкает, но деликатно прикрывает рот ладонью.
— Малыш? — с сомнением бормочет кот, будто усомнившись в собственных словах. — Как говор-ряут наши общие знакомые, фигассе!
Существо, припавшее по-кошачьи на брюхо и прикрывшее в страхе лапами глаза, габаритам не уступает Тим-Тиму. Больше всего оно напоминает львёнка-подростка, покрупнее овчарки, поменьше овцы. Над лопатками трепещут крошечные кожистые крылышки. Хвост, суставчатый, как у скорпиона, мелко подрагивает. И вообще, это создание дрожит, как осиновый лист, отчего наша несчастная кухонная мебель вновь ходит ходуном.
— Ты боишься? Бедненький!
Честное слово, это не я сказала. Это Люся.
— Кис-кис-кис…
Бесполезно.
В животе у Лусии бурчит, на сей раз отчётливо и громко.
— Такой большой и такой голодный! — ещё громче говорит она, стараясь заглушить предательские звуки. — Пойдём, я…
Оборачивается к столу и видит, что в сухарнице остались одни крошки.
— … всё равно тебя покормлю. Я знаю, где тут кладовка. Негоже ребёнку голодать, — решительно заканчивает она.
Детёныш-монстрик прислушивается к её шагам и перестаёт дрожать. Но глаз не разжмуривает.
Вспрыгнув к нему на полку, Малявка настойчиво его бодает. И заставляет поднять голову.
Ноздри «львёнка» раздуваются. Ага! Это он учуял великолепный окорок, который Люся, пыхтя, старается снять с крюка. Но огромная копчёность подвешена высоко; тогда она идёт за ножом и вскоре уже режет на разделочной доске добытый кус хамона. Рядом на свой высокий стул прыгает Малявка и требовательно стучит лапой по краю стола.