От заката до рассвета
Шрифт:
— Кхм, пан Каурай?! — прочистил горло Кречет, переминаясь с ноги на ногу. — Прошу прощения, что не называю по имени-отчеству… Ты здесь?
— Только не говори, что они снова зовут меня продемонстрировать тот бросок с пол оборота, — мрачно ответили ему из темноты. Лезвие пока отправлялось почивать дальше.
— Та нет же, — простодушно махнул рукой Кречет, захлопывая за собой дверцу и накидывая крючок на место. — Ребята уже храпят за десятерых! Намаялись за день, бедные.
— Слава святым и смелым…
— Но надо сказать, ловок ты в обращении с ножами — аж зависть берет! — улыбнулся в усы Кречет, оглядываясь
— Пан Кречет, не говори, что решил просто поболтать за мое искусство метать ножи — не поверю. Не обижайся, но час уже поздний…
— Кхм, да, — замялся тот и устроился прямо на полу, подогнув под себя ноги. — Дельце есть у меня к тебе, пан.
— Что за дельце может быть между конвойным и конвоируемым? — приподнял бровь Каурай.
— Да брось, не нагоняй лиху, — махнул рукой Кречет. — Вижу я ты малой бывалый и приходилось тебе выбираться не из одной переделки. Но не верится мне, что ты промышляешь худыми делами. По крайней мере, такими, что могут нас здесь обеспокоить сверх меры. Это я только со зла решил, что ты подозрительная фигура, а потом больше для порядку. Ух и злого твоя лошаденка насыпала нам перцу, искупав нас в Смородинке! И гусю понятно, что из тебя разбойник Баюна, как из меня доярка. Эти негодяи трусы, а не воины. Брешут что-то про волю, себя величают Вольным братством! А сами любят навалиться числом среди ночи, ограбить, пожечь, снасильничать и поминай как звали. В народе-то их давно страхолюдинами кличут за дикой нрав и вид, и поделом! А ты и один против всех моих товарищей не побоялся выступить. Смелость в людях я уважаю. Да и башка та явно не на ярмарке куплена.
— Это откуда такая уверенность? Пан Рогожа бы с тобой не согласился.
— Пану Рогоже каждая тень Баюном кажется, — покачал головой Кречет. — Он уж с полгодика бродит и злым глазом поглядывает на всех подряд, кто только не проедет мимо наших хуторов. Особливо много «баюнов» в шинке обитает, куда Рогожа тоже заскочить не дурак. Горе у него, пан, большое горе! Сына у него бандиты сгубили, вот он и мечтает с энтими душегубцами поквитаться. По правде сказать, мало найдется в округе хлопцев, которые никак не пострадали от ватаги Баюна. У каждого к нему есть счеты.
— Даже у тебя?
— Даже у меня, это ты правильно заметил, — кивнул казак. — Друзья-товарищи — многих сгубили его окровавленные руки, и мне есть за что желать его смерти. Слыхал небось? Третьего дня в его силки попала дочурка нашего почтенного пана Щуба. Бедняжку скрали прямо из родного дома, когда отца не было в хате, а потом нашли ее прямо на дороге — всю оборванную да зверски избитую. Теперь и Щуба не минула нелегкая, как он не старался держать ухо востро и ограждать свою дочку от любой опасности — все зря. И таких девушек в каждом хуторе, пожалуй, найдется хотя бы одна.
— И ты хочешь, чтобы я помог вам отомстить за нее, я правильно понял?
— Да, — сказал Кречет после небольшой заминки. — Не только за нее, но и за всех невинных людей, которые попались Баюну на пути. Неволить тебя я не буду и если ты откажешься наотрез — пойму. Дело это опасное, леса тут непроходимые, болотистые и полнятся самыми разными напастями и без баюновой банды. Но я прошу
— Тоже вина разбойников?
— Нет, тут другие причины, но уж очень любил ее воевода. Вот смерть жинки его и надломила. Стар он стал, хоть и все еще в силе. Но из дома своего почти не показывает нос. Если что случиться еще и с дочерью Боженою, быть беде. Нет больше силы на пограничье, которая способна сдержать не только свирепую разбойничью мразь, но и степняков, шатранцев. Когда-то мы с воеводой хорошенько надрали им зад и выгнали их полчища с Пограничья, которое они топтали много лет, уводили людей в полон, насиловали, убивали и творили прочие мерзости. Время было страшное, пан. В народе те годы называют просто — Запустением, ибо не рожала тогда земля ни колоска. Сохрани Спаситель, если орда снова решит занять эту землю, а руки у нас обрублены по локоть силами Баюна и его банды.
— Хорошо. Если ты просишь, то мы сможем задержаться у вас ненадолго. Возможно, воеводу беспокоят не только бесчинства разбойников, а еще есть какие напасти, за которые он готов заплатить.
— Благодарю!
— Но у меня есть условие.
— Слушаю.
— Тот мальчишка, которого я утром поймал в лесу…
— Милош. Но мы зовем его Бесенок.
— Он самый. Конокрадство это конечно тяжкий грех, но…
— Жалеешь его? Боишься, что мальчонку ждет виселица? — хохотнул Кречет. — Этому паскуднику, конечно, не помешает хорошая взбучка, чтоб на всю жизнь запомнил, как лошадей у опекуна красть, но вешать малыша я бы не стал. Тяжело ему живется, сиротке, как ни крути, а Горюн человек… своеобразный.
— Кузнец?
— Да, тот молчун, чью кобылу и стянул маленький негодник. Руки у него золотые, но людей к себе он от чего-то не подпускает, даже товарищей у него считай нету, только знакомцы-собутыльники, когда он завернет в шинку, и то по два раза он ни с кем не пьет. Вот и живет он, бедняга, один-одинешенек на отшибе, холостой, и это на третьем десятке! Ну, я подумал, и отдал ему в ученики мальчонку. Его мамка померла уже годиков десять как, и оставила его совсем одного. Думал, двум этим одиноким сироткам хотя бы друг с другом будет не так грустно: Горюн бы учил пацана ремеслу, а тот ума разума набирался, — всяко лучше обоим, так я думал… А чего ты о нем разговор-то завел?
— Хотел забрать пацана с собой, раз тут ему тяжко.
— С собой? — удивился казак. — Зачем тебе?
— Отвезу его в одно место, где много таких, как они. Как они с Гришем, я имею в виду.
— А, собираешь сирот?
— Вроде того…
— Ну, — почесал Кречет затылок. — Судьбу Бесенка будет решать пан воевода, хотя в его теперешнем состоянии он как пить дать повесит мальчонку, и слушать не будет. Даже и не знаю… Разумею, если мы таки сладим с Баюном, то воевода тебя не только озолотит, но и закроет глаза на грехи этого бедного мальчика.