От заката до рассвета
Шрифт:
— Хорошо, — вздохнул Каурай. — Тогда прокатимся с вами до воеводы. Ты кстати, моего «бесенка» не видал?
— Его Малашка гоняла с поручениями. Не потеряется. Я распоряжусь, чтобы его положили на кухне, поближе к печи.
* * *
— Эй…
— Чего?
— Ты спишь?
— Да. А ты нет?
— Нет, Гриш, я теперь никогда не сплю…
Игриш открыл глаза и сначала совсем не узнал Маришку. За каких-то несколько недель, прошедших со дня их разлуки, она выросла — стала выше, сильнее и побледнела до хрустального блеска. Их лица почти соприкасались, так что Игриш
Она сделала легкий шаг назад, и подошла к стойлу с Красоткой. Блеск ее ослепительно белой кожи тускнел только на кончиках пальцев, губах и ступнях. Они были абсолютно черными.
— Берегись! — выпалил Игриш, но Маришка только улыбнулась своей прежней веснушчатой улыбкой и смело погладила спящую лошадь по морде. Та даже не вздрогнула в ответ на прикосновение незнакомой руки, продолжив смотреть свои лошадиные сны, где живет много маленьких Игришей, которые почти никогда не уворачиваются в ответ на ее «поцелуи».
— Я уж подумала, что ты совсем забыл свою любимую сестренку…
— Нет… — покачал головой Игриш. — Я помню. Это же сон, верно?
— Сон? — удивилась она. — Разве ты хочешь видеть меня лишь во снах?
— Нет… Но ты часто приходишь ко мне во сне.
— Увы, Игриш… Я бы желала приходить чаще, но теперь у меня совсем нет времени на грезы. Хотя… я бы хотела, чтобы ты мне снился.
— Мои сны… Они больше похожи на кошмары, чем на воспоминания о прошлом.
— Разве наше прошлое не было сплошным кошмаром?
— Нет. По крайней мере, по сравнению с тем, что с нами происходит теперь, то время было очень счастливым.
— Ох, маленький-глупенький Гриш, — покачала она хрупкой головкой, почти стеклянной. — Ты, наверное, совсем забыл, какими несчастными мы тогда были. Как не находили себе места в той забытой всеми богами деревеньке, где даже собственные тени были нам чужими. Когда мамы с папой не стало, помнишь сколько нам пришлось перенести тягот, прежде чем эти… люди пришли к нам за помощью?
— Ты хотела сказать, к тебе?
— Неважно, Гриш. Забыл, как эти… люди, несмотря на все наши усилия и клятвы, повели себя, когда пришли феборцы? Забыл, как трусливо попрятались по домам, когда солдаты начали громить дома — улочка за улочкой? Как они отворачивались, когда меня гнали по улице, сдирая с меня одежду? Сначала признания в любви и сердечные слова благодарности… А потом, Игриш? Не помнишь, что они сделали со мной?
— Я… Я не помню.
— Помнишь, мой навеки драгоценный Игриш, просто не желаешь вспоминать.
— Стой… Перестань.
— Колодец, Гриш! Натешившись со мной, они швырнули меня в тот колодец, который так часто снится тебе. И я была еще жива, когда надо мной захлопнулась крышка. А потом настал и твой черед последовать за мной. Но тебе не повезло.
— Не повезло? Ты считаешь, что мне не повезло?!
— Ты испугался, и не посмел ступить на тот… Путь, по которому прошла я. Ты смалодушничал, спрятался. Выбрал судьбу вечно напуганного мышонка, вместо того, чтобы воспарить со мною к небесам. Принять Яму. И именно поэтому ты упал в руки этого одноглазого убийцы.
— Нет! Нет, нет, нет! — затрясся Игриш всем
— О, нет, Гришик, не так, — помахала пальцем Маришка, цокнув язычком. — Врешь! Врать родным нехорошо. Ты испугался как самый настоящий трусливый мышонок с отрезанным хвостом — я прочла это в твоих напуганных глазках. Ты бы предпочел отправиться с этим грязным мерзавцем на Голодную гору, чем остаться со своей родной сестрой в ее мире. А ведь он утопит тебя в первом попавшимся болоте, обязательно утопит. Как он уж избавился от сотен людей, которые доверяли ему и считали братом. Поинтересуйся, за что он получил свое мерзкое прозвище — Каурай. И почему так тщательно скрывает свое настоящее имя.
— Гвин, — прошептал Игриш. — Каурая зовут Гвин. Я слышал, как так его назвал Крустник.
— Ах, Крустник! — снова улыбнулась Маришка. — Еще одна фигура в этой игре, где маленький Игриш снова повел себя как мышонок, спрятавшись под лавку. Та фигура, благодаря которой ты, как ты сам выразился, теперь живешь в кошмаре. Или не так?
— Так… Так, ты права.
— И что же? Где он сейчас?
— Я не знаю.
— А я знаю, Гриш. Он жив. Как живы все, кто виновен в том, что с нами произошло. И ты ни сделал ничего, чтобы хотя бы попытаться прервать их жизнь и отомстить за всех нас. За меня. За себя. За Богдана, в конце концов. Ай-ай-ай, Гриш! Богдан был куда смелей тебя, он сражался и умер как и подобает умереть мужчине. За это заслуживает высшей награды для воина — славной смерти. А ты, Гриш, ты лишь трус, который предпочел подавать вино этому чудовищу, обливаясь страхом и собственной мочой. Ты — трусливый червяк, который ползает у башмаков, и единственное, что ты заслуживаешь, это быть раздавленным этим самым башмаком!
— Прекрати! — закричал Игриш не в силах выносить ее слова. — Зачем ты так? Что я тебе сделал?
— Ты предал всех нас, Гриш, — холодно произнесла Маришка и сделала шаг к нему. — Ты предатель, гнусный и мерзостный червь, не способный даже издохнуть как червь. И место таких червей — в колодце, заполненном такими же червями!
Она снова подошла к нему. Но на этот раз на ее лице не было той теплой улыбки, способной растопить даже каменное сердце. Нынче ее губы дрожали от презрения к нему, от долго скрываемого отвращения. Она была несказанно высока, блестяща и прекрасна в сиянии своей ненависти, а он был непередаваемо жалок — лежащий на этом стогу, заплаканный, униженный и еле живой от осознания ее чудовищной правоты.
— Прекрати… — рыдал Игриш, стараясь укрыться от исходящего от нее света, который обнажал его истинную сущность. — Не надо… Что мне сделать?..
— Что тебе сделать? О, ты еще хочешь что-то сделать? — удивилась она его наивности. — Я знаю, что ты еще можешь сделать…
И с этими словами она подняла свою прекрасную, тонкую ступню и поднесла к его лицу:
— Покажи мне, как искренне ты раскаиваешься!
Ее черная кожа с прилипшими частичками сена почти касалась его носа. Игриш проглотил свои слезы и запоздало подступившую гордость, приподнялся и высунул язык.