От заката до рассвета
Шрифт:
— Он говорил, что спас тебя.
— Х… там плавал! Спас он меня. Нам такие спасатели даром не нужны!
— И чего они теперь с тобой сделают?
— Чего?.. — пожал плечами Милош. — Бить будут, дело известное. Меня уж Горюн успел оприходовать, — почесал он бок. — А опосля кто-то новый ломился в стельку пьяный, когда ты за ведрами ушел — насилу Чубчик выставил. Утром наверняка проспится и снова придет, да походу без ключей хер ему, а не кулаки об меня чесать.
— Ты же с ним в кузнице жил? Один?
— Жил… — буркнул Милош и затих.
— Понятно.
— Ничего тебе
— Что? — удивился Игриш. — Каурай и пальцем меня не тронул!
— Ну, повезло тебе, — хмыкнул Милош. — Он тебе кто, отец?
— Нет.
— А кто? Дядька?
— Никто.
— Хорошенькое дело! А куда он тебя везет такого сахарного?
— Не знаю.
— Ну не хочешь говорить, не говори, — хмыкнул Милош. — Дело твое. И этого твоего дружка.
— Я и говорю — не знаю. И не друг он мне.
— Как это так? Ты чего пленник его?
— Нет.
— Тогда кто?
— Слушай, не знаю я! Чего ты пристал — кто да куда? Нет больше тем для разговора, что ли?
— Да ладно, не очень-то и хотелось, — поднял глаза к потолку Милош. — Понятное дело. А родители твои где? Они-то знают, что тебя похитили.
— Говорю же, не похищали меня! И нет у меня никого, сирота я.
— Ааа, — протянул Милош. — Сочувствую.
— Спасибо! А Горюн тебе кто?
— Никто.
— Вот видишь!
— С Горюном я якшаюсь не по доброй воле — нет у меня ни дома, ни кола, я своих родичей никогда не видел, не знаю даже, есть ли у меня кто из родных. Вроде тетка живет где-то в Мышевле, но туда поди доберись. Я бы давно от Горюна ушел, мне с ним никакой житухи нету. Думал сначала деньжат подкопить, но недавно он нашел мой схрон и все пропил, сволочь…
— Ты бы сказал кому… Тому же Кречету, он вроде мужик хороший.
— Ага, держи карман шире, — сплюнул Милош. — Все они одним миром мазаны. Один бьет, другие стоят вокруг советы дают, потешаются. Потом в обнимку идут горилку свою пить. И так круглый год, достало это. А как чего не случись, они все на Баюна этого валят. Все Баюн да Баюн им под каждую хату кучу навалил! А сами они по большей части недалеко от этого самого Баюна отошли — те же самые разбойнички с большой дороженьки, только пригретые под крышей шинки да под крылышком Шкуродера.
— Кого?
— Шкуродера, — терпеливо повторил Милош. — Прозвали так нашего расчудесного пана воеводу за дела его “хорошие”. Этот Баюн может и сам не прочь на их местах оказаться, тоже бы услужение Шкуродеру пошел, а в свободное время в шинке жалование пропивал да баб в тепле щупал. Да не повезло ему, вот он, бедненький, на дорожках да в лесочке и сидит, от злости да с голодухи пухнет. Мало таких что ли? Ты-то, не обижайся, но ты тут вообще душа сторонняя, многого не знаешь. Завтра вот как рассветет, двери раскроются, и нас растащат по разным сторонам. Тебя в седло на это вороное чудо и прочь, а меня на колоду и розгами. Потом повезут судить за конокрадство. А у Шкуродера все просто — либо руку отрубят, либо повесят, как пить дать. Они давно повод ищут, козлы.
— Может оно и обойдется… —
— Да брось ты, — махнул рукой Милош. — Они там сейчас с твоим одноглазым лучшие друзья стали, раз я тут сижу, навоз нюхаю, а они там в обнимку горилку пьют. Так, попужал вас Кречет для острастки, а потом взял и разглядел в этом твоем хмыре родственную душу, такого же рубаку с большой дороги. Твой дружок небось меня вешать и будет, когда мы до пана воеводы доберемся — чего не сделаешь за звонкую монету. А они вокруг будут как обычно стоять, хохотать да советовать, как петлю лучше затягивать.
— Нет, Каурай не такой. Он меня спас.
— Неужели? И откуда же?
— Из колодца вытащил. А потом…
— Стой. Из какого такого колодца?
— Из обычного. Вроде того, что там во дворе стоит.
— А чего это ты в том колодце забыл?
— Я… — помялся Игриш. Он уже пожалел, что поднял эту тему — чего-чего, а сидение в колодце он хотел бы забыть навсегда. — Меня туда бросили солдаты.
— Солдаты? — недоверчиво посмотрел Милош ему прямо в глаза. — Какие солдаты?
Игриш не ответил. Он очень не хотел вспоминать.
— Эй! Я спросил — что за солдаты?
— Отстань…
— Чего это? Ты чего опять дуешься, дуреха?
— Нет, — покачал головой Игриш. — Не хочу я разговаривать.
— Ну и дурень! Чего еще делать, коли говорить не хочешь? Спать тогда ложись.
Но Игриш и спать не хотел. Вернее не мог. Боялся. Знал, что если сейчас зароется в сено и закроет глаза, колодец вернется.
Милош же, ворча себе под нос, принялся сам закапываться в сено, глубоко вздохнул всей грудью и затих, оставив Игриша одного с его демонами.
Глава 14
Шаги на лестнице одноглазый услышал еще загодя, и, стараясь не шевелиться, чуть приподнял свою повязку, зажмурив другой глаз. Темнота сразу же рассеялась, уступив место голубому свечению, от которого никому не скрыться даже в самом темном углу. По лестнице поднимался явно не Гриш — уж слишком тяжело ступал посетитель, в отличие от легкого и вечно осторожничающего мальчонки. Шаги затихли прямо перед крохотной дверкой, ведущей к нему на чердак. Некто снаружи чуть подождал, очевидно, прислушиваясь, и потом слегка толкнул преграду — дверка дрогнула и уперлась в крючок. У Каурая и в мыслях не было впускать гостя или слать его ко всем чертям, — он решил подождать и посмотреть, как проявит себя незваный посетитель.
И он был вознагражден до мурашек — между дверью и косяком медленно, стараясь не слишком задевать доски, просунулось лезвие ножа и также неторопливо поплыло вверх. Приподняло запорный крючок и еле слышно откинуло его с колечка. Каурай уже тянулся к собственному лезвию — оно всегда терпеливо ждало в изголовье. Вернее ждало тех, кто решиться нарушить покой своего хозяина.
Дверка медленно приоткрылась, на пол лег свет от лучины, следом ступили мягкие сапожки с загнутыми носами. Напряженный как пружина, Каурай не двигался — он внимательно смотрел прямо в лицо тому, кто так бесцеремонно решил нарушить его покой и даже не постучался.