От звонка до звонка
Шрифт:
Менты признавали воровскую силу. И даже понятия их признавали. Грибок знал случай, когда один чин из администрации пожал руку опушенному. Так после этого в офицерской столовой к нему за стол одно время никто не садился.
Свои же избегали его как законтаченного. Такая вот лабуда в ментовских раскладах.
– Космач в большой силе, – продолжал Полыханов. – И может многое. Если люди пойдут за ним… А они могут за ним пойти… Надо что-то делать. Я не могу допустить беспорядка на зоне…
Грибок понятливо кивнул. Он, конечно же, знал, чего боится начальник. Комиссии из главка он боится. Комиссии,
– Не будет бардака, – заверил Полыханова Грибок.
– Верю, – кивнул хозяин. – Но на всякий случай надо принять меры. Ты это, в бытовке приберись. Порядок наведи…
Грибок жил в зоне как у святого за пазухой. В общежитии первого отряда для него была отведена бытовая комната. Ремонт, мебель, кондиционер, видеодвойка. Только речь не об этом. Порядок в бытовке – это как намек на куда более толстые обстоятельства.
– Наведем порядок. Круто наведем, – жестко улыбнулся Грибок. – Чик ножничками, и готово… Космач может нарушить правила техники безопасности. Или нет?
– Может, – задумчиво покачал головой подполковник. – Но лучше обойтись без этого… Есть у меня тут одна задумка. Старая как мир, но о-очень эффектная…
Предложение хозяина Грибку о-очень понравилось.
Восьмая камера штрафного изолятора пользовалась дурной славой. Начальник оперчасти определял сюда на постой самых буйных. Но сам он сюда наведывался редко. Зато сержант Чирков в изоляторе сутки через двое. И каждый раз, делая обход, заглядывал в камеру через дверной «глазок». Все бы ничего, но совсем недавно ему приснился страшный сон.
Как будто он сам попал в эту камеру. Холодно, сыро, мерзко, и в каждом углу по мерцающему призраку. Души зэков, загубленных в этой камере, тянули к нему свои липкие руки, пытались ухватить за горло, задушить. А потом под ногами забурлила вода, захлестнула колени, застудила чресла. Она поднималась все выше-выше, пока ледяной удавкой не опутала шею. А призраки тоже дотянулись до него, пережали кингстоны. Это был сущий кошмар. Чирков проснулся в холодном поту и сразу же рванул к зеркалу смотреть на себя – вдруг от страха у него поседели волосы. Но нет, с волосами все в порядке. А вот с психикой что-то не того. После этого кошмарного сна он старался обходить восьмую камеру стороной.
Но сейчас как будто какая-то сила тянула его сюда. И каждый раз, когда он смотрел в «глазок», в душу врывался леденящий холод из недавнего кошмарного сна. Посреди камеры в воде стоял человек. И когда бы Чирков ни глянул на него, всегда натыкался на его тяжелый, немигающий взгляд. Этот зэк – само воплощение каменной глыбы. С места, казалось, его может сдвинуть только сильнейшее землетрясение. И его взгляд мог покачнуться только вместе с ним. Такое впечатление, будто этот живой монолит бросил вызов всему миру И в этом противостоянии ощущалась какая-то сверхъестественная сила, которая так пугала и в то же время завораживала инспектора Чиркова.
В течение ночи у него была возможность
Чирков толком не знал, кто он такой, этот узник. Но не сомневался, что это очень авторитетная личность, – иначе, казалось, просто и быть не могло. Настолько сильный и волевой человек не может проходить по графе «простой смертный». Таких людей не просто уважают, перед ними трепещут и даже пресмыкаются. Чирков и сам не мог устоять перед этой подавляющей силой. Он презирал уголовников и относился к ним соответствующе. Но сейчас все было совсем по-другому…
Майор Калугин появился утром, сразу после развода. Лицо хмурое, в глазах зловеще-злорадный огонек. Вместе с ним прибыл дежурный помощник начальника колонии. Прапорщик Ревякин отрапортовал по всей форме, доложил обстановку, представил дежурную смену Калугин кивнул, глянул на сержанта Чиркова – но при этом не увидел его. Простой инспектор для него всего лишь штатно-учетная единица, чтобы всерьез его замечать.
Чирков думал, что сейчас им придется учинять образцово-показной шмон. Но сегодня Калугина интересовал только заключенный из камеры номер восемь. Он подошел к двери, через «глазок» заглянул в камеру Казалось, он хотел оторваться от «глазка», но как будто что-то удерживало его.
Человек-скала заворожил его своим магнетическим взглядом. Ничего удивительного в этом Чирков не увидел.
Наконец Калугин оторвался и отошел от двери. Лицо ничего не выражало, но в глазах что-то вроде легкой растерянности.
– Он всегда вот так стоит, – сопровождая его в дежурку, пояснил Ревякин. – Уже третьи сутки подряд. Все время на дверь смотрит. И не сдвинется. Статуя какая-то, а не человек…
– У нас колония, а не скульптурная галерея, – неприятно усмехнулся Калугин.
– Да нам-то что, пусть себе стоит. Лишь бы только не бузил, – пожал плечами прапорщик. – Он же не ест, не пьет, даже не отливает. Все бы так – экономия была бы…
– Ну да, – кивнул дежпом. – На унитазы не надо было бы раскошеливаться…
– Не ест он и не пьет, – тихо сказал Калугин.
Как будто сам к себе обращался.
– Я знаю про голодовку. И другие знать будут. Если уже не знают… Этот Космач – еще тот субчик…
– Одно слово, вор в законе, – кивнул Ревякин.
– Да какой он вор в законе? – с каким-то фальшивым презрением отмахнулся Калугин. – За бабки корону купил.
Сухарь, апельсин. Таких сейчас вагонами к нам гонят…
– Ну не знаю я, апельсин он там или сухарь, – показал свое несогласие прапорщик. – Но порода в нем чувствуется. Крепкая порода. Железо!…
– Железо гнется, – усмехнулся майор. – И ломается… Ломать его надо.
– Вы – начальство, вам видней, – неодобрительно пожал плечами Ревякин.
За эти сутки, так же как и Чирков, он проникся уважением к человеку-статуе. И, как итог, зла ему не желал. Но и защитить его не мог. Даже если бы хотел…