Отбор для Слепого
Шрифт:
Можно ли доверять Денису? Конечно, нельзя. Намерения его непонятны, желание остаться с нами и не возвращаться обратно к Земцову вообще необъяснимо. В случае чего, сам-то я еще поборюсь, какие-никакие шансы сбежать и вернуться к своим у меня есть. Но она… она же не боец! А земцовские живодеры, попади Регина в их руки, в живых девушку не оставят. Смогу ли я ее защитить?
Но тут, вытеснив жалость, меня вдруг, словно холодной водой, окатила злость — ради Саши сильные мира сего готовы были рискнуть жизнью вот этой девчонки! Не пожалели, не задумались о ее судьбе даже! И я тоже хорош! Сука! О ней кто побеспокоился?
Она была голодна. Как ребенок, с восторгом рассматривала еду, разложенную на блюде. И я, почему-то, все никак не мог заставить себя отвести взгляд, не смущать ее, не мешать…
В желтом, мерцающем свете лампы мне было хорошо видно, как она разломила напополам булочку, как лизнула начинку кончиком языка… И в который раз за последние несколько минут мои эмоции кардинально переменились — наполнился слюной рот, когда я представил этот язычок на своих губах.
А потом… когда она начала облизывать потекшую по пальцам сладость… О-о, это же просто невыносимо! Я не мог противиться невыносимому, обжигающему желанию дотронуться… прикоснуться к ней…
Не заметил, не понял, как оказалось так, что я вроде бы только что сидел, а теперь уже склонился к ней, испуганно сжавшейся в кресле. И почему вдруг мои ладони крепко сжимают деревянные подлокотники, превратившись в замок, из которого для нее нет выхода? Нельзя… неправильно!
Но не устоял — склонился к ее лицу, чувствуя, что боится, что не хочет… и все-таки поцеловал сжатые губы, сладкие от начинки, нежные, теплые, липкие…
Она вжалась в спинку своего кресла, уперлась руками в мою грудь — отталкивая, отстраняя. Но почему-то ее горячие ладошки обжигали мою кожу даже через одежду! И от них, распластанных по моей футболке, вниз к паху неудержимо спускалась жаркая волна возбуждения. И ее губы, то ли поддались, уступили под моим напором, то ли она просто что-то хотела сказать — распахнулись, раздвинулись, открывая мне доступ в глубину ее рта. Разве мог я не воспользоваться?
И воспользовался! Язык прочертил линию зубов, коснулся ее языка, самого его кончика, ощущая в полной мере всю сладость клубничного варенья. Она медленно подняла руку выше, выше — видимо, собираясь запустить ее в мои волосы. И я очень хотел, я просто жаждал этого прикосновения. Мне почему-то сейчас до боли был нужна ее ответная реакция. И я ее получил…
Мягкий пирожок прямо внутренней своей частью, той, где была вся несъеденная начинка, впечатался в центр моего лба, размазываясь по челке, по коже…
Отстранился резко, без раздумий, интуитивно занося для удара руку. И увидел ее, как-то сразу и всю — от зажмурившихся глаз до притянутых к животу коленей, худенькую, в старой заношенной, промасленной одежде. Сумел разглядеть тонкую ручку с короткими ногтями, с тёмной из-за въевшегося мазута кожей, с мозолями у основания каждого пальца, выставленную открытой ладонью ко мне в защитном жесте.
И не ударил. Наоборот, окончательно тронувшись умом, не понимая себя самого, вопреки здравому смыслу, подсказывающему отстраниться, уйти подальше от нее и никогда больше… вопреки всему на свете… прижался испачканным лбом к этой
— Прости, прости, Гайка, не знаю, что на меня такое нашло. Обещаю тебе, никогда больше не трону!
И спустя пару секунд рука эта дрогнула и даже погладила меня по тому месту, где прижималась. Я не сразу понял, что она просто убирает с моего лба остатки этого проклятого пирога…
Отвернулся, не имея сил посмотреть на нее, не понимая, что со мной происходит — стыдно мне, что ли за то, что ударить ее хотел? И услышал сказанное дрожащим голосом мне в спину:
— Едой этой купить меня хотел?
Медленно обернулся, едва сдерживаясь от того, чтобы не встряхнуть ее, ухватившись за плечи.
— Дура. Какая же ты — дура! Просто…
А что "просто", Давид? Скажешь, что она тебе нравится? Что-то серьёзное предложишь ей — ведь такая, как эта, ПРОСТО переспать не согласится? Или лучше держаться от нее подальше? Зачем тебе эта проблема — у нее своя боль, мужчина погибший? Ее отогревать, любить нужно! Ты сможешь? А захочешь ли? Я не мог ответить на эти вопросы, поэтому и выдохнул:
— Просто ты так эротично слизывала начинку, что я подумал, будто специально меня соблазняешь!
Она почему-то не возмутилась, не сказала что-то обидное и злое, только шепотом мне в спину:
— Давид, пожалуйста, не нужно… Я всю жизнь только и делаю, что отбиваюсь от таких, как ты. Никому не верю, привыкла любого мужика бояться — лом всегда держу наготове…
Я остановил ее:
— Я понял. Сказал же — без твоего желания это больше не повторится. И… ты ешь, я пока на балконе постою.
Вышел и долго стоял, вглядываясь в неожиданно прояснившееся небо, на котором сверкали холодным светом неприступные далекие звезды. А когда вернулся, она мирно спала на большой кровати, свернувшись калачиком у самого края. Ровно треть еды на подносе была съедена.
Я сел в ее кресло и неспеша уничтожил все оставшееся, задумчиво разглядывая повернутое ко мне симпатичное личико, желая, и не имея сил отвести от него взгляд.
31. Милана.
Щека, по которой этот… ублюдок съездил кулаком, горела. Металлический привкус крови из разбитой губы вызывал отвращение до тошноты, до спазмов в желудке. Но, в принципе, я не так уж сильно пострадала — кто-то, кажется, сам Земцов, успел оттащить своего ненормального сыночка до того, как он сломал бы мне что-нибудь.
Я лежала на кровати в маленькой темной комнате и думала: "За что?" Просто из-за моего предположения, что ему нравятся мужики, а не женщины? Я так толком и не поняла. Сразу после фразы, брошенной только чтобы избавиться от него, прекратить неприятные ласки, он вскочил и несколько раз ударил меня по лицу.
Может, Егор этот просто ненормальный? Может, ему вообще нельзя возражать и перечить? И смеяться над ним тоже нельзя?
Физическую боль не сложно было вытерпеть — я часто встречалась с ней в своей жизни. Все-таки "профессия" у меня достаточно травматичная. А вот другая боль, которая жгла сердце, заставляя думать о том, что у меня нет шансов спастись, что этот мерзавец скоро придет и попробует снова… эта боль заставляла скрипеть зубами в бессильной злобе на него, на всех этих людей, посчитавших, что имеют право распоряжаться моей жизнью, и на себя — вот такую, беспомощную и беззащитную.