Отчаяние
Шрифт:
А на следующий день добавил фразу, которая сделала ясным, что Исаев написал ему:
– Иначе обвинение не получит свидетелей. Пусть тогда плетут что угодно, фарс и есть фарс.
...Аркадий Аркадьевич поздравил Рата с успехом, обнял, сказал, чтоб отдыхал неделю.
...Арестовали Рата в приемной Влодимирского, отправили в одиночку; через месяц зашел Сергей Сергеевич:
– Рат, у вас одно спасение: рассказать на процессе все то, что вы говорили в камере. Впрочем, это спасение не только ваше, но и всей семьи: мы их сегодня забрали – связь с еврейскими буржуазными националистами...
...Валленберга вызвали на допрос через полчаса после того, как Влодимирский предложил Исаеву переодеться в полковничий китель:
Заказал ему стакан кофе и сушки, сказал, что вернется через десять минут, и покинул кабинет.
Следователь, сопровождавший Валленберга, шепнул:
– Сейчас наконец вы встретитесь с тем, кто все эти годы курировал ваше дело. Постарайтесь договориться с ним миром, он человек крутой, но справедливый.
Следователь открыл дверь кабинета Влодимирского, обменявшись стремительным взглядом с помощником, поднявшимся из-за своего бюро; пропустил Валленберга; встал у двери.
Валленберг увидел седого полковника, который медленно обернулся к нему, узнал Исаева, глаза его округлились, наполнились ужасом, он тонко закричал и, наклонив голову, бросился к окну.
Следователь и ворвавшийся помощник схватили Валленберга и, повалив его, начали крутить руки.
Исаев поднялся, схватил стул и со всего маху ударил им лощеного помощника по голове. Тот отвалился, Исаев взмахнул стулом еще раз, чтобы обрушить его на голову второго, но руку его вывернули, кабинет заполнился людьми, Аркадий Аркадьевич орал что-то, брызгая белой пеной, а потом Исаев потерял сознание от боли...
...Через три года в одиночку Исаева пришел человек, явно загримированный, и, тщательно скрывая акцент, спросил:
– Хотите знать, кто виновен в вашей трагедии?
Исаев безразлично молчал.
Человек в темных очках и с неестественно льняной шевелюрой – парик, ясное дело, – протянул ему постановление ОСО на расстрел жены и сына с резолюцией Сталина.
Реакция Исаева была странной: он согласно кивнул.
– Конечно же, хотели бы отомстить? – усмехнулся, человек.
– История отомстит, – ответил Исаев. – Человек бессилен.
Посетитель еще глубже сунул кулаки в карманы плаща и мягко заметил:
– Я попрошу, чтобы вам дали прочесть Горького. Найдете нужную фразу: «Человек – звучит гордо». Особенно советский человек. А не вы ли пример для советских граждан, полковник?
И, не дожидаясь ответа Исаева, вышел из одиночки...
...В салоне «ЗИСа», стащив с себя льняной парик и очки, Берия задумчиво сказал Комурову:
– Переведите его в хороший лагерь, где есть отдельные домики... Отхаживайте, как любимую... Если Рюмин или еще кто будут интересоваться, где он, – а я это вполне допускаю – ответите, что вытребовали в мою «шарашку»... Познакомьте его с процессом над Трайчо Костовым, Ласло Райком и Яношем Кадаром... Подготовьте материалы о подготовке процесса над Сланским и Артуром Лондоном – с этим он был знаком лично, я не поленился потратить еще два дня на его личное дело... Вот и все. Приведите его в форму... Пусть говорит все, что хочет, – не записывайте ни одного его слова... Лагерь должен быть на расстоянии не более двух часов лета до Москвы: Исаев может понадобиться мне в любой день и час, днем или ночью.
...Первые дни Исаев вообще не мог спать, снотворного не давали, только массировали.
Читал. Сначала не очень-то входил в текст, перед глазами стояли лица Сашеньки, Саньки, Валленберга, Пола, Никандрова, Спарка, Ванюшина – они все время были с ним, в нем, перед ним...
Потом, однако, стал вчитываться: газеты давали все. И постепенно, перейдя от первых двух полос – фанфарных, торжественных, чуждых Началу, – к третьей и четвертой, он все больше и больше ощущал, что его, прежнего, нет уже; пуст; если что и осталось, то лишь одно – отчаяние. Оно было безмерным и величавым, как огромный океан в минуты полного штиля. Он запрещал себе нарушать этот океан отчаяния вопросами и ответами, он знал, что не сможет ответить ни на один вопрос; он не чувствовал в себе сил, воли и гнева, хотя именно гнев сокрыт в подоплеке отчаяния – затаенный, холодный, лишенный логики и чувства, чреватый таким взрывом, который непредсказуем так же, как и неотвратим...
21
...Забившись
Иногда, впрочем, он говорил начальнику охраны: «Хочу посмотреть людей».
Тот, как и все окружавшие генералиссимуса, обязан был понимать не слово даже, а намек, интонацию, паузу, генерал успевал дать команду по трассе – помимо батальона охраны, расквартированного в казарме, оборудованной в бывшем ресторане «Прага», на Арбат мгновенно перебрасывалось еще одно подразделение: люди в коричневых и синих драповых пальто стояли на расстоянии ста метров друг от друга, в поле взаимной видимости; снайперы занимали все отдушины на чердаках, генералиссимус мог ехать со скоростью сорока километров, улыбчиво обнимая своими желто-рысьими глазами прохожих, их лица, одежду, сумки в руках...
Однажды Георгий Федорович Александров, начальник Управления агитации и пропаганды ЦК, предложил Сталину ознакомиться с совершенно секретными переводами дневников «колченогого» – так, с легкой руки Деканозова, в близком окружении Сталина звали рейхсминистра пропаганды Геббельса.
Сталин равнодушно кивнул на стол: мол, оставьте, будет время – погляжу, но не обещаю, занят...
Читал всю ночь, с трудом удерживая себя от того, чтобы не делать карандашных пометок (на «Майн кампф» наследил, не мог себе этого простить, тем более что экземпляр был не его, а Ворошилова, выпустил еще Зиновьев в 1927-м, для членов ЦК – «угроза №1»; просить, чтоб вернул, нельзя, не преминет полистать, простован-то простован, а дока). Порою, хуже того, увлекшись, он делал отчеркивания ногтем, тюремная привычка; отучил, кстати, сокамерник Вышинский: «Коба, у вас крепкая рука, давите большим пальцем, очень заметно, охранка умеет работать с книгами арестантов (сидели в Баку), могут набрать на вас материалы, будьте осторожны».
Особено интересовался церемониями встреч фюрера с нацией – Геббельс организовывал это артистически, особенно с детьми и старушками, непременно в небольших городках, истинная легенда, которая останется в веках, рождается в сельской местности, город мгновенно поглощает все новости, растворяет их в себе; беспочвенность интернационального «асфальта» чревата потерей национальной памяти. Молодец Геббельс, смотрел в корень; если Петр учился у шведов, отчего нам не поучиться у немцев?
...Сталина заинтересовала эта глава потому особенно, что он в отличие от Гитлера, любившего зрелища, предпочитал держаться в тени, с одной стороны, он слишком хорошо знал русских, их сдержанность, в чем-то даже зажатость, а с другой – страшился разрушить ореол, созданный пропагандой: вместо высокого, широкоплечего русского военачальника и ученого – только поэтому Вождя – люди увидят рябого, плешивого, маленького человека с прокуренными зубами, седого и малоподвижного, страшащегося, что его может окружить тесная и душная толпа незнакомых ему людей.
Назавтра Александров заметил свою папку точно на том же месте; решил, что Сталин не прочитал; тот, увидев взгляд академика, усмехнулся:
– Как-нибудь в другой раз прогляжу... Спасибо... Можете взять, не было времени...
...По прошествии четырех лет Александров убедился, что Сталин эту папку с рецептами «как делать фюрера» прочитал. Поскольку его последние встречи с народом состоялись в конце двадцать девятого, когда он выехал в Сибирь во время трагедии с хлебозаготовками, пришло время дать новую пищу для разговоров: для этого поэту Долматовскому позволили напечатать поэму о поездке Вождя на фронт, к солдатам, – рассчитано на интеллигенцию; в Понырях и Орле, предварительно нашпигованных охраной, Сталин прошелся по улице возле станции, где работали строители: назавтра об этом знала вся Курская железная дорога; на шоссе из Сочи в Гагру шофер его машины остановился возле мальчика (отдел охраны заранее подобрал русского, Колю Саврасова; грузина, абхазца или армянина – их возле Адлера много – решительно отвели); в тот же день ликовало все Черноморское побережье.