Отцовский штурвал (сборник)
Шрифт:
Спасательными работами руководила молодая женщина в черном дубленом полушубке. Помогал ей высокого роста санитар. Он выуживал из лодок скрюченных ребятишек, кутал в суконные одеяла и относил их в машину. Женщина сидела на фанерном ящике; спрашивала у санитара фамилии пострадавших и, согревая дыханием пальцы, записывала в блокнот. Худоревский направился к ней, намереваясь попросить лодку, чтобы сплавать к дому Погодиных. Женщина мельком посмотрела на него и, вздрогнув, медленно опустила руки.
– Михаил, откуда ты взялся? – растерянно проговорила она.
– Тамара?
– Погодиных в Иркутске нет, – ответила Буркова. – Анна с ребятишками в деревне, Николай – на фронте. В их доме эвакуированные живут. – Тамара заправила волосы под платок, торопливо добавила: – Анна Сережку из детдома к себе забрала и в деревню уехала.
К Бурковой подошел санитар, глянул исподлобья:
– Там парнишку привезли. Совсем плохой, лицо шибко померзло. Говорит, живет с бабушкой. Она вчера куда-то за хлебом уехала, а он один в холодном доме сидел.
– Ты подожди, я быстро, – сказала Тамара Худоревскому. Она открыла брезентовую сумку, достала бутылочку со спиртом, подошла к лодке, стала осторожно протирать распухшее лицо ребенка.
На мальчишке была серая фуфайка, на шее болтался табачного цвета шарф, на голове солдатская шапка. Из припухших щек на Буркову смотрели темные голодные глаза.
– Ну вот, кажется, все, – осмотрев его, сказала Буркова. – Только не реветь! Сейчас отвезут в больницу, там накормят.
Санитар поднял мальчишку на руки и, тяжело ступая по мокрому снегу подшитыми резиной валенками, направился к машине. Буркова остановила санитара.
– Как фамилия мальчика?
– Сапрыкин Федя, – тихо ответил мальчишка.
Буркова хотела что-то еще спросить, но передумала.
Нахмурившись, сказала:
– Вот тоже напасть. У людей и так есть нечего, а тут все подполья затопило, а в них картошка. Чем жить будут…
Вновь колыхнулся воздух, качнулась под ногами земля.
– Лед взрывают. – Тамара скосила глаза в сторону Ангары. – После обеда, если туман разойдется, будут бомбить с самолета. Живем прямо как на войне.
Она замолчала, вытерла рукой заиндевевшие ресницы. Худоревский с любопытством смотрел на нее. Она совсем не изменилась, стала даже еще красивее.
Поколебавшись немного, он снял со спины вещмешок, развязал тесемку и достал несколько банок тушенки.
– Погодиным вез, возьми, пригодятся. Техники мне за нее шерстяной отрез на костюм предлагали и бутылку спирта в придачу.
Она мельком взглянула на тушенку, кивнула головой в сторону машины:
– Ты ее лучше ребятишкам отдай. Голодные они. Некоторые по двое суток ничего не ели.
– Не пропадут, – махнул рукой Худоревский. – О них власти побеспокоятся, накормят.
– Тебе в город? – спросила Буркова.
– Если пригласишь, то могу к тебе заехать. У меня два выходных.
Она быстро, снизу вверх, посмотрела на него и, будто извиняясь за свою недавнюю растерянность, сказала:
– Я, когда тебя увидела,
– Нет, Тамара, ничего. Недавно банду ликвидировали. Орудовали неподалеку от нашего аэродрома. Среди трофеев нашли ракетницу и авиационные часы. Такие у Сушкова в самолете были. Может, и он с ними был.
– Ну, это ты брось! – вспыхнула Тамара.
– За что купил, за то и продаю. Был среди наших такой разговор.
Худоревский забрался в переполненный детьми кузов, присел возле заднего борта. Впереди взревел мотор, клацнули у машины борта, глухо побрякивая банками, запрыгал в ногах летчика вещмешок. Холодный воздух обмел лицо и загулял, заметался по кузову, высеивая серую, точно пепел, снежную труху.
23 июня 1941 г. Утром ушел Лохов. Даже как-то легче стало. Я никогда не пойму таких людей. Неужели ради золота можно не пожалеть жизни, пойти на все? Я уверен, он бы стал стрелять тогда в самолете, если бы мы притронулись к ящикам. Мы дали ему его долю продуктов, банку с тушенкой. Я сказал: «Выйдешь к людям – сообщи, что и как».
Почему я раньше не завел семью? Жил какой-то бездумной жизнью: день прошел – хорошо, о завтрашнем не думал. Казалось, впереди будет еще столько времени – все успею. Когда мы падали в тайгу, Изотов не за себя испугался, а за детей. Этот страх сильнее собственного. С кем они останутся, если он погибнет? К ним он летел.
24 июня. После обеда осмотрели самолет. Никифор покопался в двигателе, потом запустил его. Работает, даже не верится. У меня мелькнула мысль – залатать днище брезентом и взлететь. Но на взлетном режиме двигатель трясет. А так у лодки повреждения небольшие. При наличии инструмента можно отремонтироваться за полдня.
25 июня. Наша одежда оказалась неприспособленной к таким перегрузкам, поистрепалась вся. Хорошо, что у Никифора есть иголка с нитками. Как мог привел себя в божеский вид. Ботинки Никифор чинит контровочной проволокой. Вообще, мне повезло с бортмехаником. Я не знаю, что бы делал без него.
Никифор каждое утро уходит вниз, за порог, и собирает там новый плот. Я лежу около самолета. Если бы не моя нога, можно было бы идти пешком. На нее смотреть страшно. Видно, началось заражение. Ночью совсем не сплю.
Топор мы утопили. Никифор находит поваленные деревья и костром режет деревья на части. Светлая головушка! Я вот смотрю на него и думаю: будь у него высшее образование, большим человеком мог стать. Ученым или инженером. Я как-то сказал ему об этом, он засмеялся: «А кто, – говорит, – работать тогда будет?» Потом погрустнел и добавил: «Вот Федьку выучу – без образования сейчас никак нельзя. Век моторов». А мы здесь как в каменном. Что там, на Большой Земле?