Отцовский штурвал (сборник)
Шрифт:
– Эй, летун, отбомбись! – крикнул сидящий с краю инвалид. – Если денег нет – рядом садись.
Летчик достал из кармана мелочь, не глядя, сыпанул в шапку. Из очереди, со смятым в улыбке лицом, выскочил Погодин.
– Мишка, Худоревский! Мать твою за ногу. Какими судьбами?
– Алексей, ты что здесь делаешь? – удивленно воскликнул летчик.
– Понимаешь, ищу латунные планки. Который раз приезжаю – и все впустую.
– Все на гармошке играешь. А почему не в аэропорту?
Погодин забегал глазами, смущенно пробормотал:
– Тут, знаешь, такое дело: ездить
– Вот оно что, – протянул Худоревский. – Тебя я, считай, с самого начала войны не видел.
– Ага, точно, – радостно зачастил Погодин. – Вас тогда в Забайкалье перевели, а меня на фронт взяли. Тебе, я слышал, не пришлось повоевать.
– Мы тоже зря хлеб не ели, – заметил Худоревский. – Хлебнули мурцовки. Меня, может, слышал, на Кодарском перевале чуть не сбили. – Он достал пачку папирос, вышелушил одну. Погодин торопливо вытащил зажигалку, высек огонь.
– Трофейная, – похвалился он.
Летчик взял зажигалку, с интересом оглядел.
– У меня тоже есть, японская. В Харбине, в сорок пятом, я у китайцев выменял. Мы туда летали. Так что ты ищешь?
– Планки. Планки латунные.
– Могу подсобить. Есть тут у меня один знакомый мастер.
– Да чего мы тут стоим, – радостно воскликнул Погодин. – Пойдем пивка выпьем! У меня как раз очередь подходит.
Сережка зашел за угол пивного ларька, присел у забора на фанерный ящик. От нечего делать стал смотреть на снующих мимо людей, на ржавый, побитый камнями купол церкви, на темные, залитые голубиным пометом окна. На карнизах росла трава, чуть выше из трещины, вкось расхлестнувшей кирпичную стену, свесилась крохотная березка. По крыше бродили голуби, время от времени падали в гущу людей, что-то хватали там и взмывали обратно.
Неподалеку качнулась доска, отошла в сторону. На территорию барахолки пролез толстый мальчишка. Засунув руки в карманы драного пиджака, он равнодушно посмотрел на сидящего в задумчивости Сережку. Черные плутоватые глазки, будто из рогатки, стрельнули в сторону калек и тут же спрятались, скрылись в заплывших щеках.
Не по себе стало Сережке от такого соседства, нутром почувствовал надвигающуюся опасность. Он хотел, пока не поздно, улизнуть за угол пивного ларька, но откуда-то сверху, с забора, горохом сыпанули ребятишки, обступили его. Возле бока змеей скользнула чья-то рука, сухо щелкнула булавка. Резко обернувшись, он поймал за рубаху тощего, одни кости, огольца. Тот головой боднул Сережку в лицо, хотел взять, как говорили ребятишки, на калган. Сережка успел увернуться, голова мальчишки скользнула по щеке. Увидев, что пацан вытащил деньги, он повалил его на землю.
– Отдай! – безнадежно заорал он.
– Федька, наших бьют! – взвыл пацан, пряча под живот руки.
Тут налетели остальные, замолотили кулаками по Сережкиной спине. Где-то рядом закричали люди. Шпану как рукой сняло, затрещали доски в заборе. Подняв себя воем, Сережка бросился за мальчишками, но они были уже далеко. Серый косяк летел по пустырю, пузырились на ветру рубашки, мелькали грязные босые пятки.
Все произошло быстро и грубо. Ограбили средь бела дня,
Размазывая по щекам слезы, Сережка вернулся на барахолку. Неожиданно он натолкнулся на Ваську Косачева – сына бакенщика. Жили они недалеко от Погодиных, на берегу Ангары. Васька стоял за прилавком, размахивая цветастым ситцевым мешочком:
– Покупайте табак «Самсон»! – громко кричал он. – Табак «Самсон», как курнешь, так заснешь, как вскочишь, так еще захочешь!
Он заметил Сережку, замолк на полуслове, рука с мешочком крутанулась в воздухе и исчезла за спиной.
– Серега, ты чего здесь делаешь? Чего ревешь?
– Деньги отобрали, – всхлипывая, признался Сережка. – Скопом кинулись, поодиночке я бы им всем навтыкал.
Косачев шмыгнул носом, что означало: не разевай, мол, рот, но все же не утерпел, поинтересовался:
– Много денег?
– Мать на ботинки положила, пятьдесят семь рублей.
– О-о, дело серьезное, – протянул Васька. – Кто такие?
– А, толстый такой пацан. Морда кирпича просит.
– Федька Сапрыкин, его работа, – уверенно заявил Васька.
– Ты че, его знаешь?
– Да он из нашего предместья. С бабкой живет. В последнее время больше в городе промышляет.
Васька на секунду задумался, затем предложил:
– Вот что, пошли со мной, я знаю, где они собираются. Заберем деньги.
Последние слова Косачев произнес неуверенно.
– Так они и отдадут тебе, – буркнул Сережка.
– А куда он денется!
– Я с отцом. Потеряет он меня.
– А так выдерет.
Протискиваясь сквозь толпу, они двинулись в сторону церкви. От старого тряпья, кучками разложенного по земле, несло затхлостью, нафталином; торговки настороженно следили за ними, не стащили бы чего.
– На барахолке два дурака – один продает, другой покупает, – на ходу говорил Васька. – Сейчас мыло в цене, иголки. Эх, если бы кремней для зажигалок достать – озолотиться можно.
Возле церкви он быстро оглянулся по сторонам, затем легко и привычно бросил свое худое тело в окно. Над головой просвистели напуганные голуби. Пахло сыростью, известкой, битым кирпичом. Васька цепко схватил его за руку, повел куда-то в темноту. Через несколько секунд они очутились в маленькой, чем-то напоминающей чулан комнате. Возле стены стояли две кровати, на чурочках лежали доски. Косачев пошарил по углам глазами, выглянул на улицу.
– Смылись, – разочарованно протянул он. – Но ничего, деньги он сам принесет. Вот увидишь.
Они вернулись к ларьку, но Погодина там уже не было.
– Ничего, одни доедем, – уверенно сказал Васька. – На трамвае до вокзала, а там на попутной.
Сказано – сделано. Побродив еще немного по барахолке, они сели в трамвай, на этот раз он был почти пустой. Вот наконец-то Сережка увидел город. С домов на дорогу смотрели каменные львиные морды, каменные люди держали балконы.
– Ты в торгсине был? – неожиданно спросил Васька. – Классный магазин! Все можно купить. Только на золото.