Отдел убийств: год на смертельных улицах
Шрифт:
Макларни обуревал нешуточный страх. А если ко времени суда у них так и не будет улик? А если они так и не найдут другого свидетеля? А если они пойдут в суд и проиграют по существу? А если стрелок выйдет на свободу? Во время одного особенно скверного приступа сомнений Макларни даже позвонил Кэссиди и по совету прокуроров спросил, что он скажет насчет сделки с Оуэнсом на тридцатку по обвинению в покушении на убийство второй степени. Это означало право на УДО через десять лет.
Нет, сказал Кэссиди. Не тридцатка.
И правильно, думал Макларни. Неприлично даже думать о сделке. Кэссиди ослеп, его карьере конец. И, хотя работодатели Патти Кэссиди предлагали ее дождаться,
Перед самым Рождеством нескончаемым симптомам Патти поставили правильный диагноз. Ее тошнота и усталость – не последствия стресса из-за нападения, как она думала. Она беременна. Ребенок зачат всего за несколько дней до ранения Джина – чудесный дар, живое воплощение их будущего. Но незачем говорить, что и в новостях о беременности сквозила печаль: этого ребенка Джин Кэссиди никогда не увидит.
Беременность Патти только распалила одержимость Макларни. Но некоторые детективы считали, что его напор можно как минимум отчасти объяснить чем-то еще – связанным не с Кэссиди и не с ребенком, а с тем, что произошло в переулке у Монро-стрит, меньше чем в двух кварталах от нападения на Кэссиди.
Для Макларни расследование смерти Джона Рэндольфа Скотта стало оскорблением. Для него немыслимо преследование других полицейских. Он не смирился бы с миром, где в Джина Кэссиди стреляют на улице, а меньше чем через месяц отдел убийств – собственно, группа самого Макларни, – открывает охоту на тех, кто работал с Джином, прогоняет патрульных через полиграф, проверяет служебные револьверы и обыскивает шкафчики в отделениях.
Это просто бред, и, на взгляд Макларни, дело Джона Скотта до сих пор открыто только потому, что подозреваемые – копы. В мире Макларни коп не мог застрелить человека и бросить труп в подворотне – по крайней мере, не его сослуживцы. Вот где Уорден сбился с пути. Уорден – настоящий коп, хороший следак, но если он и правда верит, что того пацана застрелили полицейские, то он просто неправ. В корне неправ. Макларни не винил самого детектива. В его глазах Уорден был человеком старой закваски, таким, кто следует всем приказам начальства, даже самым дебильным. Поэтому вина лежала не на Уордене, а на начальстве, и в особенности – на административном лейтенанте и капитане, которые вынесли дело Монро-стрит из обычной вертикали власти. Они слишком поспешили списать версию с гражданским подозреваемым, думал Макларни, слишком поспешили натравить Уордена на копов. Сам-то лейтенант – не следователь, как и капитан; уже по одной этой причине, считал Макларни, им нельзя было забирать дело Скотта у него с Д’Аддарио. И главное, Макларни поработал в Западном, а они – нет. Он знал, что бывает на улицах и чего не бывает. И верил, что дело Монро-стрит было обречено с того мига, когда все стороны решили, будто убийство совершил коп.
Мощная речь, и в его смене никто не сказал бы, что Макларни не верит в каждое ее слово. С другой стороны, а как он мог не верить? Его мнение о Западном районе, мнение о себе не могло ставиться под сомнение больше чего угодно в его жизни. На взгляд Макларни, за истиной далеко ходить не надо – вспомните хоть Джина Кэссиди, истекающего кровью на углу Эпплтон и Мошер.
То, что произошло в Западном районе, называется «полицейская работа». И если больше никто во всем департаменте этого не понимает – ну, Макларни может выразиться просто и красноречиво: на хрен Монро-стрит и на хрен их. Он решил, что и близко не
Сразу после новостей о беременности Патти он написал капитану запрос о предоставлении двух людей из Западного района, начиная с 1 февраля, сказав себе, что, если придется, они будут копать до самого суда в мае. Больше ничего не оставалось: проиграть в суде по нападению на полицейского, причем конкретно этому, – немыслимо.
Капитан дал добро, и Западный прислал двух лучших людей. Это была парочка в стиле комикса «Матт и Джефф»: Гэри Таггл – низенький жилистый черный паренек, работавший в штатском, и Кори Белт – высокий толстошеий монолит с внешностью и характером дефенсив энда, что особенно импонировало Макларни – в прошлом университетскому лайнмену. Оба умные и приличные, оба агрессивные даже по меркам Западного. На улицах Макларни наслаждался даже внешним видом своей новой команды – очевидным контрастом между толстеющим тридцатипятилетним сержантом и двумя подтянутыми хищниками под его началом.
– Подъезжаем мы к углу, я выхожу, – рассказывал Макларни после очередных приключений на западной стороне. – Преступники просто смотрят на меня и думают: «Без проблем, от этой развалины я убегу». Потом из машины выходят двое – и все автоматически разворачиваются и кладут руки на стену.
Макларни, Белт, Таггл – с первого числа месяца эта троица каждый будний день проводила на улицах Западного, опрашивала жильцов на улицах рядом с местом преступления, трясла свидетелей, проверяла даже самые расплывчатые слухи.
Но и теперь, через девять дней, Макларни с группой предъявить нечего. Ни новых свидетелей. Ни оружия – все еще. Ничего сверх того, что было известно в октябре. На улицах уже даже забыли о стрельбе четырехмесячной давности.
Снова собираясь этим утром в Западный, Макларни чувствует, как страх прирос еще чуть-чуть. Когда-то он был сержантом Кэссиди, звал его другом, и теперь не может видеть дело иначе как крестовый поход. Не только из-за того, что оно значит для Кэссиди, но и из-за того, что оно значит для самого Макларни: для кого значок есть его суть и одержимость, что в наше время встречается редко, и кто пылко верит в братство копов – язычество не хуже других для честного ирландца.
Терренс Патрик Макларни уже давно открыл в себе эту одержимость – в день, когда ехал на патрульной машине в Центральном районе и принял вызов на сработавшую сигнализацию в банке на Ютоу и Норт. Разве может быть ощущение лучше, чем когда несешься по Пенсильвания-авеню с синими мигалками и заставкой «Шафта», орущей из кассетника на переднем сиденье? Разве бывает кайф больше, чем ворваться в вестибюль банка мимо ошарашенных клиентов – двадцатишестилетний центурион, что живет большой дубиной и 38-м калибром на ремне? И неважно, что сигнализация сработала по ошибке; речь о самом зрелище. В мире серого бессмысленного равенства Макларни – хороший человек в городе, захваченном злодеями. На какой еще работе найдешь такое чистое мировоззрение?
Со временем Макларни вжился в образ, как мало кто может, и стал матерым, самоироничным, пьющим копом почти мифического масштаба. Он выглядел, гоготал, бухал и матерился, словно старомодный ирландский патрульный, чья талия проигрывала закулисный бой с домашним пивом. До того, как он расплылся в стокилограммового сержанта, Макларни играл в колледже в американский футбол, и только с годами мускулистые очертания лайнмена нападения сдались перед натиском ежедневного режима, состоящего из патрульной машины, барного стула и постели.