Отдел убийств: год на смертельных улицах
Шрифт:
Copyright © 1991, 2006 by David Simon «Ante Mortem»
copyright © 2006 by Richard Price «Case Closed»
copyright © 2006 by Terry McLarney
Для Линды
Если в земле, которую Господь Бог твой дает тебе во владение, найден будет убитый, лежащий на поле, и неизвестно, кто убил его, то пусть выйдут старейшины твои и судьи твои и измерят расстояние до городов, которые вокруг убитого;
и старейшины города того, который будет ближайшим к убитому, пусть возьмут телицу, на которой не работали, и которая не носила ярма, и пусть старейшины того города отведут сию телицу в дикую долину, которая не разработана и не засеяна, и заколют там телицу в долине;
и придут священники, сыны Левиины; и все старейшины города того, ближайшего к убитому, пусть омоют руки свои над головою телицы, зарезанной в долине, и объявят и скажут:
руки наши не
Второзаконие, 21: 1-9
При ранении от выстрела в упор ствол подносится вплотную к телу… края отверстия обожжены горячими газами и черные от сажи. Следы остаются в обожженной коже и их нельзя удалить, отмывая или с силой оттирая ранение.
Винсент Дж. М. Димайо, доктор
«Огнестрельные ранения: практические аспекты огнестрельного оружия, баллистики и криминалистической техники»
Ante mortem [1]
Ричард Прайс
Однажды Джимми Бреслин написал о Дэймоне Раньоне [2] : «Он делал все, что и положено делать хорошему журналисту, – шел на улицу и общался». Но в «Убойном отделе», хронике одного года в отделе по расследованию убийств Балтиморского департамента полиции, Дэвид Саймон не просто общался с полицией – он в ней прямо-таки поселился. Саймон и как репортер, и как писатель всегда верил, что Бог – перворазрядный романист, и быть рядом, когда Он поигрывает своими драматургическими мускулами, – не только нужно для работы, но и в целом почетное доброе дело. Саймон – прекрасный коллекционер и толкователь фактов, к тому же еще и наркоман с особой зависимостью – зависимостью от желания видеть.
1
Здесь и далее прим. пер. Ante mortem – «до смерти» (лат.). Post mortem – «после смерти», обычно относится к заключению патологоанатома или посмертным фотографиям.
2
Дэймон Раньон (1880–1946) – американский журналист и автор рассказов, прославился описанием мира Бродвея в эпоху Сухого закона.
Я говорю как эксперт (рыбак рыбака), и эта зависимость устроена так: что бы мы ни видели на улице – полицию, дилеров, людей, которые просто пытаются выжить, не потеряв семью, в мире, усеянном разномастными минами, – все только обостряет аппетит и желание общаться, общаться и еще раз общаться с кем угодно, кто поможет в бесконечных поисках какой-то городской протоправды. Вот наша молитва перед сном: «Прошу, Господи, дай еще денек, еще ночку, дай увидеть, услышать то, что будет ключом, золотой метафорой для всего на свете», – а это, как вам скажет любой безнадежный игроман, обязательно выпадет в следующем броске костей. Истина всегда прямо за углом, в следующей уличной фразочке вскользь, в следующем вызове по рации, в следующей передаче наркотиков из рук в руки, в следующей полицейской ленте вокруг места преступления, пока этот зверь по имени Балтимор, по имени Нью-Йорк, по имени городская Америка, аки ненасытный Сфинкс с совершенно невразумительными загадками, все жрет и жрет отчаянные души одну за другой.
А может, дело просто в нашем неумении успевать к дедлайнам…
Впервые я встретился с Саймоном 29 апреля 1992 года, в ночь бунтов из-за Родни Кинга [3] . Мы оба только что опубликовали Большие Книги: Саймон – ту, что вы держите в руках; я – роман «Толкачи» (Clockers). Нас свел наш общий редактор Джон Стерлинг. Причем получилось это почти комично: «Дэвид – Ричард, Ричард – Дэвид. Вы должны стать друзьями – у вас столько общего». И, естественно, первым делом мы двинули через реку в Джерси-Сити, одну из горячих точек той ночи, где нас встретил Ларри Маллейн, детектив убойного отдела округа Хадсон и мой Вергилий в предыдущие три года творчества. Отец Дэвида вырос в Джерси-Сити, так что Маллейны и Саймоны наверняка не раз пересекались в прошлом – и теперь пересеклись вновь. Сами бунты оказались неуловимыми, вечно где-то за углом и за кадром, так что главное, что я запомнил из той ночи, – желание Саймона быть там, а для меня это все равно что встретить давно утраченного сиамского близнеца.
3
Родни
Во второй раз мы встретились через несколько лет, когда я после страшного дела Сьюзан Смит [4] в Южной Калифорнии отправился в этакий тур на тему Медеи, чтобы заложить основу романа «Страна свободы» (Freedomland). В Балтиморе произошла отдаленно похожая трагедия: белая мать двух девочек смешанного происхождения спалила собственный дом, пока они спали. Предполагаемый мотив – убрать все преграды с пути ее истинной любви к новому парню, который, по ее словам, был не в восторге от перспективы заиметь двух дочек (сам он это впоследствии отрицал).
4
Сьюзан Смит (1971) – американка, осужденная за утопление двух сыновей.
Дэвид, не слезая с телефона, свел меня со всеми основными лицами, которых только можно было опросить: с проводившими задержание детективами, парнем матери, втройне скорбящей бабушкой, арабом – хозяином магазинчика через улицу, куда мать прибежала якобы позвонить 911. (По словам хозяина, первым делом она позвонила своей матери.) С журналистской точки зрения у сюжета уже вышел срок годности, но Саймон, просто из желания помочь мне, все равно переключился в рабочий режим. Мне впервые пришлось успевать за уличным репортером как умственно, так и физически; вдобавок к сбору интервью мы еще безуспешно пытались не мытьем, так катаньем проникнуть за кордон копов, по-прежнему охранявших место преступления; не смутились из-за холодного приема и применили обходной маневр; зашли сзади и перелезли через забор, пока не оказались в почерневшем доме; поднялись по обгорелой лестнице в спаленку, где девочки задохнулись дымом. И вот наконец мы стояли там – и это было как стоять в брюхе прозрачного тигра: мы не могли оторвать глаз от стен, потолка, пола, от оставленных пламенем обугленных полос. Гнетущий уголок ада.
Но вернемся к той первой ночи в Джерси-Сити. В какой-то момент до нас дошли слухи, что бунтующие натягивают на улице струну, чтобы обезглавить копов на мотоциклах, и Ларри Маллейну – тоже в прошлом мотокопу, – пришлось сорваться и оставить нас. Мы оказались в одиночестве в полицейской машине без опознавательных знаков (каков оксюморон), я – за рулем, Саймон – на пассажирском. Маллейн дал на прощание совет: «Оставайтесь в движении – и если к вам кто-нибудь приблизится, дайте по газам со злобным видом». Так мы и делали, и тут встает вопрос, который давно меня мучает: писатели вроде нас – одержимые тем, чтобы записать в фактах и небылицах мелочи жизни в уличных окопах Америки, писатели, во многом зависящие от благородства полиции, – неужто мы (ох черт…) фанаты копов?
И я пришел к такому ответу: да не больше, чем фанаты преступников или штатских. Просто мы неизбежно сопереживаем любому, кто разрешает нам пожить в его шкуре, по какую бы сторону закона он ни находился, – по сути, становимся «сообщниками». Хотя это не так уж страшно, как можно подумать, покуда благодарственная мантра звучит так: погостив в твоей жизни, я, хроникер, отблагодарю тебя точным репортажем о том, что видел и слышал. А уж каким ты предстанешь – тут ты сам копаешь себе могилу или возводишь памятник своим образом жизни, так что удачи и спасибо за потраченное время.
Саймон невероятно подробно и ясно пишет о том, что работа детектива убойного отдела невозможна. Полиции приходится разбираться не только с трупом, но и с тем, что лежит на их плечах, то есть с целой иерархией начальников и их начальников – тяжким грузом бюрократического самосохранения. Несмотря на прогресс криминологии, который показывают в сериалах вроде CSI, временами кажется, что у детективов внизу пищевой цепочки есть в распоряжении только одна надежная наука – физика карьеризма, где один-единственный простой и надежный закон гласит: как только убийство попадет в газеты или заденет какой-нибудь политический нерв, достается всегда крайнему. И от лучших детективов – то есть тех, кто под огромным и бессмысленным давлением чаще других превращает красные имена на доске в черные, – веет как усталостью от жизни, так и заслуженной элитистской гордостью.