Отдых у моря
Шрифт:
Люся выдвинула из-под кровати чемодан, достала трусы, тенниску, парусиновые брюки, расстелив их на столе, разгладила ладонью. Ничуть они не стали от этого лучше. В Москве Люся ни за что бы не позволила Косте надеть такие мятые и грязные брюки. Но здесь не Москва. Ничего, по крайней мере, сухие.
Николке надоели «Старосветские помещики», он больше не требовал, чтобы Люся читала дальше. Он отломил кусок хлеба, намочил под дождем и лепил из него собачку, не мешая матери предаваться размышлениям.
«Все нет и нет, — думала Люся о Косте, —
Люся опять представила себе, как ее Костя в мокрой одежде идет по берегу моря. И вдруг ей вспомнилось, как он ночью сказал, что зря не утопился в море. А она на это сказала ему, что еще не поздно. Боже мой, она в самом деле так сказала, брякнула сдуру, а он мог подумать, что она желает ему смерти. Он мог… Нет, нет, нет!!!
Но ведь он пошел берегом моря. Он мог пойти по улице, здесь асфальт, здесь все-таки быстрее стекает вода, а он пошел берегом моря. И у него был такой несчастный вид, когда он взглянул сначала на нее, а потом на Николку. Это он прощался с ними! А она ничего не поняла. Ничего!
Он прав — я дура, я эгоистка, я ужасная женщина, я убийца!.. Что делать? Господи, если бы он был жив! Пусть мы разойдемся, пусть он живет один, пусть женится на другой, что угодно, только бы он был жив!
— Николка!
— Мама, посмотри, какая собака…
— Николка!
Люся порывисто прижала к себе сына.
— Ты собаку испортишь! — недовольно крикнул Николка.
Люсе вспомнился эпизод из «Детства» Горького, когда маленькому Алексею было жалко лягушку, которую зарыли в могиле вместе с его отцом. «И этот такой же глупый», — подумала Люся о сыне.
— Коленька, — взволнованно и строго сказала Люся, присаживаясь на корточки и глядя сыну в глаза. Ей всегда казалось, что так Николка лучше ее послушается, она считала свой взгляд гипнотизирующим. — Я сейчас уйду. Я пойду к папе… Папа ждет меня… (О, господи, неужели он…). Ты останешься дома. Жди нас. Мы скоро вернемся. Я тебя замкну. Ты не бойся.
— Не замыкай, — сказал Николка.
— Нет, я замкну…
— Не замыкай!
— Какой ты вредный! Просто какой-то кретин. Четыре года, а ничего не понимаешь. Наверно, в школе будешь получать одни двойки.
— А я не пойду в школу, — сказал Николка.
— Одним словом, не смей никуда выходить. Понял?
— Я не останусь! — крикнул Николка.
Люся схватила замок и, не обращая на сына внимания, выскочила из комнаты. Николка с ревом кинулся за ней, она его оттолкнула и захлопнула дверь, а потом закрыла ее на замок.
Николкин рев легко перекрывал шум дождя и штормовавшего моря. Люся открыла окно и велела ему замолчать. Николка в ответ заревел громче. Люся захлопнула окно и зашлепала по лужам новыми босоножками — в спешке она забыла переобуться.
Босоножки было жалко и даже мелькнула мысль: не вернуться ли, но Люся вспомнила о несчастье, которое выгнало ее на улицу, и устыдилась своей мелочности.
Она выбежала на берег моря и по пляжу помчалась в порт. Дождь хлестал. Огромные грязно-желтые валы кровожадно бросались на берег. Вдали на песке что-то чернело. У Люси упало сердце: ведь на Косте был черный костюм! Она даже замедлила шаги, боясь приблизиться к этому черному. Но через несколько шагов стало ясно, что это просто мокрое бревно, выброшенное морем.
Вокруг порта бурными потоками текли ручьи. Люся не щадила ни ноги, ни босоножки, брела прямо по ручьям. Она вбежала в здание портового вокзала вся мокрая, встрепанная.
Здесь толпилось довольно много народу. Одни были в плащах, другие — в мокрых платьях, были в плащах и босиком, мужчины с подвернутыми брюками, женщины с размокшими химическими и не химическими прическами. Вообще свежему сухому человеку зрелище могло бы показаться потешным, но Люся не способна была в данную минуту веселиться. Она жадно обшаривала глазами мокрых, продрогших курортников, томившихся в ожидании своей очереди, но Кости среди них не было. «Значит, все!» — подумала Люся.
— Люся! — позвал кто-то Костиным голосом.
Вероятно, это была галлюцинация. Но опять повторилось:
— Люся!
Она обернулась на голос, и у нее от внезапной слабости подкосились коленки. Костя стоял возле самой двери, за которой давали билеты. Как видно, подходила его очередь. Он был живой, невредимый, мокрый, бледный, с прилипшими ко лбу волосами, он был жалкий, не такой, как там, в Москве, но на курорте ведь все не такие, как дома.
— Зачем ты пришла? — спросил Костя, когда она приблизилась к нему.
— Я… — Люся смотрела на Костю мокрыми счастливыми глазами и не знала, что сказать. — Я пришла сказать, что не надо плацкарт. Возьми купейные…
17
Им удалось взять билеты только на дополнительный поезд, который шел до Москвы пятьдесят часов вместо двадцати девяти, — на другие поезда на двадцать девятое билетов не было. И то они брали предпоследние билеты, и те курортники, которые стояли в очереди дальше, страшно им завидовали. Ведь теперь, в эти четыре ненастных дня, все уверились, что дожди продлятся неделю, или месяц, или целую вечность.
По пути из порта Люся с Костей зашли в магазин. Там, к счастью, как раз привезли колбасу. Они купили колбасы, масла, сыру и конфет. Хлеб, правда, был черствый, свежий еще не привозили, но, когда дома нет никакого, будешь рад и черствому. Боясь, что Костя простудится, а отчасти и из желания немножко его задобрить, Люся купила пол-литра столичной.
Еще они мечтали купить газет. Мечта эта не сбылась: киоск был закрыт. На стекле висело объявление: «Киоск закрыт ввиду болезни работника».