Отдых у моря
Шрифт:
Дождь немножко уменьшился, но Люсе с Костей было теперь все равно, меньше он льет или больше, потому что они так промокли, словно в одежде искупались в море. Почти все время супруги молчали, вступая в краткие деловые переговоры, как дипломаты враждующих стран, лишь в случае крайней необходимости.
На улице, под дождем, молчание не казалось тягостным, поскольку сама погода не располагала к беседе. Но дома за этим молчанием сразу почувствовалась глухая взаимная неприязнь. Люсе стало ясно, что Костя не забыл ночного разговора. Видимо, разговор этот все-таки
Люся сама раскупорила водку и налила Косте почти полный стакан. Себе она не налила: ждала, что Костя скажет: «А себе?» Но он ничего не сказал. Взял стакан и выпил водку большими глотками с такой решимостью, что всякий должен был понять: этому человеку нечем больше утешиться в жизни, кроме водки. И Люся это поняла.
Они молча поели. Николка тоже сердился — за то, что его оставили одного, и, подражая отцу, мрачно смотрел вниз. Люся пыталась было заговорить с сыном, он ей не отвечал. Отец молчал, и он молчал.
Люся принесла большущую эмалированную кружку воды. Теперь она не боялась пить сырую воду. Заболеет тифом? Ну и что? Разве тиф хуже той беды, которую она переживает сейчас? Разве может быть что-нибудь хуже? Если заболеет Николка… Если заболеет Николка, тогда он поймет, что он наделал.
Костя, кроме первого стакана водки, выпил еще один. Он никогда столько не пил. Люся еще не видела его с бессмысленными, устремленными в одну точку глазами.
— К-как она м-меня оск… оск… корбила. Меня! Меня…
Пьяное бормотанье мужа было ей отвратительно.
Костя наконец уснул. Николка ушел в соседний дом играть с Женей. А Люся стала размышлять о своей неудавшейся жизни и о некоем Владике, которого она не любила, потому что не понимала, но с которым она несомненно была бы в десять раз счастливее, чем с Костей.
До самого вечера в небе не было просвета: тучи и дождь, тучи и дождь… Люсе казалось, что день этот никогда не кончится. Но он кончился, и наступила ночь, такая же, впрочем, безрадостная, как и минувший день.
Ночь, как известно, сменяется утром. Люся еще сквозь сон почувствовала какой-то непривычный, слишком яркий свет. Она открыла глаза и увидела солнце.
Это было ужасно. Пусть бы бушевал вчерашний ливень, гремел гром, ухали штормовые волны, пусть бы она и Костя и Николка промокли по пути к автобусу, пусть бы простудились даже… Но солнце! Худшего несчастья нельзя было придумать!
Солнце — в день, когда они вынуждены досрочно уехать из-за этих дурацких билетов на поезд-черепаху, ползущий до Москвы пятьдесят часов. Они будут томиться на станциях в этом поезде, а над Джубгой будет сиять ослепительное южное солнце, и кто-то полезет в море… Да, море уже не шумит. Пять дней отпуска. Еще пять дней. Есть же счастливые люди, у которых очередь была дальше тридцать восьмой и которым поэтому не досталось билетов на дополнительный поезд. Они останутся в Джубге до второго, до третьего, до четвертого сентября и будут наслаждаться морем и солнцем.
Костя тоже проснулся, и ему приходили в голову примерно те же
— Что, — сказал Костя мрачно, — солнце?
Костя сам видел, что солнце, но в его вопросе был заключен некий подтекст, прекрасно понятый Люсей: «Что, большие мы идиоты?»
— Да, солнце, — сказала Люся. («Да, большие».)
После этого они полежали молча, снова размышляя об одном и том же: сходить ли в последний раз на море или не ходить. Искупит ли удовольствие от купанья ту горечь, которая останется на сердце от вида спокойного, голубого, зовущего моря, покидаемого ими добровольно и глупо?
Первой не выдержала Люся.
— Пойдем? — сказала она.
— Пойдем, — согласился Костя.
Они разбудили Николку и пошли на море.
В самом деле четыре дня длился шторм или это все им приснилось? Неужели море, сияющее теперь под солнцем нежно-голубой гладью, неужели это самое море еще вчера вздымалось серыми пенистыми волнами, которые в Люсином воображении едва не погребли Костю? Неужели здесь, над морем и пляжем, лились вчера неукротимые потоки дождя? Какое сегодня солнце!.. Оно совершенно незаконно вылезло на небо. Шторм, говорили люди, должен продолжаться три, или шесть, или девять дней, а он взял и прекратился на пятый.
Люся, Костя и Николка искупались. Загорать было некогда: только-только хватит времени, чтобы позавтракать до автобуса.
Они пошли в кафе и позавтракали. Сегодня здесь почему-то не было очереди — наверно, многие уехали в Туапсе с ранними автобусами.
До автобуса оставалось еще тридцать минут, и все семейство неспешно прогуливалось по берегу.
— Это наш автобус? — вдруг спросил Николка.
— Это… местный, — неуверенно отозвался Костя.
— Пойди, посмотри, — приказала Люся.
Костя обошел автобус и прочел название маршрута: «Джубга — Туапсе». Люся издали угадала истину по вытянувшейся Костиной физиономии.
Костя поднялся в автобус. Все места были заняты.
— Ведь автобус должен останавливаться возле ресторана, — сказал Костя водителю.
— Сейчас поедем к ресторану, — невозмутимо подтвердил водитель.
Люся, держа Николку за руку, тоже подошла к автобусу и убедилась, что он заполнен.
— Ну вот, — только и сказала она.
— Не волнуйся, — попытался успокоить жену Костя.
Люсе показалось, что никогда он не наносил ей более жестокой обиды, чем этим «не волнуйся».
— Не волнуются те женщины, у которых умные мужья, — крикнула она, не думая о том, что в автобусе слышен ее пронзительный голос. — А ты все делаешь наоборот. Взял билеты на двадцать девятое. Теперь они пропадут, потому что мы опоздали на автобус.
— Но ведь будет еще автобус в девять пятьдесят две. Мы успеем на поезд, даже если поедем в шестнадцать.
— А яблоки? Повезем пустой ящик? И ты уверен, что новороссийский автобус будет пустой? Этот идет из Джубги, и то полный, а тот, из Новороссийска, по дороге забьют до отказа.