Отец для двоих
Шрифт:
И Оли…
Она пришла в больницу на следующий день после того, как я у нее выспался. Принесла плюшевого мишку и осталась со мной на несколько часов. Мне тогда показалось, что она словно изменилась, стала другой. В ее взгляде больше не было ненависти, а, может, она скрыла ее на время, пока была со мной в больнице.
— Поймите нас, Макар Игнатьевич. Вы же сами знаете, в каком мы положении. Мы безумно уважаем вас и ваши труды, но… мы делаем все возможное.
Я прикрыл глаза. Смириться с тем, что это действительно было так, оказалось слишком сложно.
— Извини…
— Ладно, чего уж. Мы делаем больше, чем можем. Сейчас все зависит от него.
В том, что Степа хочет жить я ни минуты не сомневался. Он у меня боец самый настоящий. Сильный мальчик, но страх никуда не уходил.
Я отложил все операции, перенесли на столько, насколько это было возможно. Часть удалось перепоручить коллегам. Проблема была в том, что не все пациенты хотели оперироваться у кого-то, кроме меня. Я со многими встречался лично и объяснял ситуацию. Кто-то пошел на встречу, кто-то возмущался, другие просто согласились перейти к другому врачу.
Я не знал, когда смогу оперировать, да и смогу ли. Сейчас чувствовал себя неспособным что-то делать. Руки стали дрожать все чаще и я боялся, что этот тремор не пройдет, что останется со мной если не навсегда, то надолго.
— До свидания, — я поднимаюсь со стула и направляюсь на выход.
Я узнал все, что мне было интересно. Сын в надежных руках. Мне вместо отчаяния стоит переключиться на уход за ним, потому что сейчас большую часть времени рядом с ним проводит моя мама. Я не находил в себе сил видеть сына ослабленным.
После разговора с доктором направляюсь к сыну в палату. Оля ушла перед моим походом к врачу. Я провел ее до лифта и распрощался с ней. Отношения между нами были довольно странными. Они были похожи на дружеские за одним единственным исключением — я ее любил.
Мне было катастрофически недостаточно одного общения, взглядов, улыбок. Мне хотелось большего. Гораздо большего. Только вот требовать это большее я был не в праве. Отпускать ее не хотелось, хотя я понимал, что это единственно правильный выбор.
Оля, как не странно, сидела на стуле у кровати Степы. Держала его за руку и рассказывала сказку. Я так и замер на пороге, не решаясь сделать шаг. Слушал ее спокойный голос и не мог нарушить их уединение. Я не понимал, почему она вернулась, да это было и неважно. Главное, что Оля была здесь и поддерживала моего сына, как могла.
Прислонившись к косяку двери, я наслаждался ее размеренным голосом, пропитанным нежностью и лаской. Она говорила с моим сыном, как с Тимофеем. Так, как никогда не говорила с ним его родная мать. Оля не замечает меня довольно долго. Заканчивает одну сказку и начинает другую. В какой-то момент она замолкает и оборачивается. Ее щеки тут же покрываются румянцем.
— Ты давно здесь стоишь?
— Слышал еще первую сказку.
—
— Так и есть, — говорю, отклоняясь от косяка.
К ней иду. Подхожу ближе. Оля встает, суетится, собирается уходить. Я ее перехватываю. Обнимаю. Она не вырывается, наоборот, застывает. В плечо мне утыкается. Говорю же — между нами что-то изменилось, просто я не могу понять что и хорошо это или плохо.
— Макар… — тихо шепчет Оля. — Мне так жаль. Жаль, что ему приходится через это пройти. Уверена, он поправится.
— Да я тоже уверен, — успокаиваю ее, хотя у самого на душе кошки скребутся.
Тяжело. Видеть сына таким почти невозможно. Я понимаю, что стоит проводить с ним как можно больше времени, но вместо этого лишь бегаю по врачам и требуют результатов.
— Побудь с ним, — просит Оля, словно подслушав мои мысли. — Я знаю, что это трудно, но ему это нужно. Ты нужен. Если хочешь, я еще немного останусь.
— Если тебе не сложно.
Я сажусь на стул, Оля садится рядом, кладет голову мне на плечо. Я знаю, что не заслужил ее расположения, но отпустить ее сложно. Невозможно. Я шесть лет назад думал, что не могу. Письма писал в надежде, что она сможет простить. Нет, я был уверен, что она не получит их, но вдруг… если вдруг…
Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем Оля собирается уходить. Говорит, что еще бы посидела, но у нее нет возможности. Нужно ехать к брату за сыном.
— Я отвезу, заодно и с Тимофеем увижусь. Мама с минуты на минуту приедет. Подождешь?
Оля соглашается. Мы разговариваемся. Оля расспрашивает о Степе, о садике, в который он ходит и о школе. От разговора нас отрывает та, кого я меньше всего хотел бы видеть — Жанна.
Она вихрем врывается в палату и, удивленно уставившись на Олю, двигается к нам. Я хмурюсь и сжимаю челюсти до хруста. Причина ее прихода мне неясна, потому что единственное мое желание — сжать руки на ее шее.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю.
— Я? — она усмехается. — Я мать Степана. А вот что здесь делает она… и вообще, что это за идиотское уведомление? У тебя ни за что не получится лишить меня родительских прав — закон всегда на стороне матери.
Глава 40
Оля
Я не знаю, зачем вернулась. Просто… стало так жаль этого маленького малыша, прикованного к кровати. Я все время представляла на его месте Тимофея и едва сдерживала слезы. Дети не должны страдать. Дети не должны чувствовать себя ненужными.
Я хотела поделиться с маленьким Степаном лаской. Подарить ему чуточку любви, чтобы ему хотелось вернуться к жизни, к отцу, который его ждал.
Макар многого не показывал, но я видела, с какой тоской и ожиданием он смотрит на Степана. Как ждет, когда тот откроет глаза и произнесет едва слышно “Папа”.