Отец Горио (др. перевод)
Шрифт:
— Мой милый мальчик, вам не перехитрить дядюшки Вотрена, и он вас слишком любит, чтобы позволить вам делать глупости. Когда я на что-нибудь решусь, один лишь боженька может преградить мне дорогу. Ага! Вы хотели предупредить старика Тайфера, хотели наглупить, как школьник! Печь истоплена, опара подошла, хлеб на лопате; завтра мы будем его уплетать за обе щеки; неужели вы хотели помешать посадить его в печь? Нет, нет! Хлеб будет испечен, а коли вас немножко беспокоит совесть, то желудок переварит все. Пока вы будете почивать, полковник граф Франкессини острием своей шпаги откроет вам путь к наследству Мишеля Тайфера. После брата Викторине достанется пятнадцать тысчонок ренты. Я уже навел справки и знаю, что материнское наследство превышает триста тысяч франков…
Эжен слышал эти слова, но не в состоянии был ответить. Язык его словно прилип к гортани, и непреодолимая дрема овладевала им; стол и лица сотрапезников мелькали перед ним, будто в лучезарном тумане. Вскоре шум затих. Столовники один за другим разошлись. Потом, когда в комнате остались госпожа Воке, госпожа Кутюр, мадемуазель Викторина, Вотрен и только папаша Горио, Растиньяк заметил, точно во сне, как госпожа Воке стала собирать бутылки и сливать остатки вина в одну.
— Эх! Молодо-зелено! — приговаривала вдова.
То была последняя фраза, которую мог разобрать Эжен.
— Один только господин Вотрен способен так чудить! — заметила Сильвия. — Смотрите, Кристоф гудит, как кубарь.
— Прощайте, мамаша, — сказал Вотрен. — Я пойду на бульвар, посмотрю господина Марти в «Дикой горе» — это большая пьеса, переделка «Отшельника»… Если угодно, я провожу туда вас вместе с прочими дамами?
— Нет, спасибо, — отозвалась госпожа Кутюр.
— Соседка! — воскликнула госпожа Воке. — Вы отказываетесь посмотреть переделку «Отшельника», произведения, написанного в подражание «Атала» Шатобриана? Мы с таким увлечением читали его, оно так красиво, что этим летом мы плакали под липами, как Магдалины Элодийские; не говорю уже о том, что это произведение нравственное и может быть назидательным для вашей барышни.
— Ходить в театр нам не пристало, — ответила Викторина.
— Смотрите, эти уже готовы, — сказал Вотрен, смешно поворачивая головы папаши Горио и Эжена.
Положив голову студента на стул, так, чтобы тому удобно было спать, он горячо поцеловал его в лоб и пропел:
Спи, о любовь моя, тебя храню бессменно я.— Боюсь, не заболел ли он, — сказала Викторина. — В таком случае оставайтесь поухаживать за ним, — подхватил Вотрен. — Вот долг покорной жены, — шепнул он ей на ухо, — этот юноша обожает вас, и вы станете его женушкой, предсказываю вам. В конце концов, — добавил он громогласно, — они пользовались уважением всей округи, жили счастливо и оставили многочисленное потомство. Так кончаются все романы. Идемте, мамаша, — обратился он к госпоже Воке, обнимая ее, — наденьте шляпу, выходное платье с цветами, шарф графини. Я схожу за извозчиком… сам схожу.
И он удалился, напевая:
О, солнце, солнце! Божество, Чьей силой тыквы дивно зреют!— О, боже, с таким человеком рай и в шалаше! Не правда ли, госпожа Кутюр? Смотрите, — добавила она, поворачиваясь к макаронщику, — наш папаша Горио наклюкался. Этому старому скряге ни разу не пришло в голову свести меня куда-нибудь. Господи, он сейчас свалится на пол. Неприлично человеку его лет терять рассудок! Вы, впрочем, скажете мне, что нельзя потерять то, чего нет. Сильвия, отведи Горио в его комнату.
Сильвия взяла старика под руку, подтолкнула его и бросила, не раздевая, поперек кровати, как куль.
— Бедный юноша, — говорила госпожа Кутюр, поправляя волосы Эжена, падавшие ему на глаза, — он точно девушка, ему неведомы излишества.
— Да, смею сказать, за тридцать один год, что я держу пансион, — вставила госпожа Воке, — множество молодых людей прошло, как говорится, через мои руки, но я никогда не встречала такого милого, такого благовоспитанного, как господин Эжен. Как хорош он, когда спит! Положите его голову к себе на плечо, госпожа Кутюр! Ах! Он клонится на плечико мадемуазель Викторины. Бог младенцев хранит. Еще немного, и он разбил бы себе голову о шишечку стула. Они составили бы прелестную пару.
— Замолчите же, соседка! — воскликнула госпожа Кутюр. — Можно ли говорить такие вещи…
— Не беда! — возразила госпожа Воке. — Он, не слышит. Ну, Сильвия, помоги мне одеться. Я надену высокий корсет.
— Что вы, барыня! Высокий корсет? Это после обеда-то! — воскликнула Сильвия. — Нет, поищите кого-нибудь другого зашнуровывать вас, а я не согласна быть вашей убийцей. Вы себя не бережете, так и помереть недолго.
— Все равно! Надо не ударить лицом в грязь перед господином Вотреном.
— Вы, видно, очень любите своих наследников?
— Ладно, Сильвия, без рассуждений! — оборвала, удаляясь, вдова.
— В ее-то годы, — ворчала кухарка, указывая Викторине на хозяйку.
Госпожа Кутюр и ее воспитанница, на плече которой спал Эжен, остались в столовой одни. Громкий храп Кристофа оглашал затихший дом, составляя контраст с тихим сном Эжена, спавшего мило, как дитя. Викторина радовалась тому, что могла позволить себе одно из тех добрых дел, в которых изливаются все чувства женщины, и, не совершая греха, ощущать биение сердца юноши около своего сердца; лицо ее приняло выражение какого-то материнского покровительства и гордости. Множество мыслей бродило в ее голове, и сквозь них пробивалось мятежное чувство сладострастия, возбужденное юной и чистой теплотой их тел.
— Милая девушка! Бедняжка! — сказала госпожа Кутюр, пожимая ей руку.
Старая дама любовалась простодушным и страдальческим личиком, которое озарял ореол счастья. Викторина напоминала одну из тех наивных средневековых картин, где художник, оставляя в небрежении аксессуары, приберег волшебство спокойной и благородной кисти для лица, желтоватого по тону, но словно освещенного золотыми отблесками неба.
— А ведь он выпил не больше двух стаканов, матушка, — сказала Викторина, поглаживая волосы Эжена.
— Будь он кутилой, деточка, он хмелел бы от вина не больше других. Опьянение говорит в его пользу.
На улице раздался грохот подъезжающего экипажа.
— Матушка, — сказала девушка. — Это господин Вотрен. Поддержите господина Эжена. Мне не хотелось бы, чтобы этот человек увидел меня в такой позе; слова его грязнят душу, а взгляды смущают женщину, точно с нее снимают платье.
— Нет, — ответила госпожа Кутюр, — ты ошибаешься! Господин Вотрен — славный человек, он немного похож на покойного Кутюра; резкий, но отзывчивый, добродушный ворчун.