Отец и сын (сборник)
Шрифт:
Щегольнув перед офицерами своей осведомленностью, Исаев засмеялся. Заулыбались и Отс и Кибальников. Только Ведерников оставался угрюмым.
— Нет, Порфирий Игнатьевич, я не бредил, — сказал он. — Я действительно влюбился. И очень серьезно. И ее действительно зовут Лушей. Вот так, господа.
— Фю-фю-фю, — многозначительно присвистнул Кибальников и долгим, обеспокоенным взглядом посмотрел на Отса.
Обескураженный Порфирий Игнатьевич беспомощно развел руками.
— Каждый из нас свободен в своих чувствах,
Ведерников склонил голову, и на его щеках выступили желваки. Он упрямо молчал. Отс решил несколько поправить Кибальникова, заговорил мягким, отеческим тоном:
— Во всяком случае, мы, твои друзья, Гриша, должны знать все, буквально все. Не потому, что хотим влезать в твою душу, а хотя бы потому, что наши судьбы неразрывны, мы, грубо говоря, связаны одной веревочкой. — Отс посмотрел на Кибальникова, стараясь взглядом удержать того от новых резкостей. «Пойми ты его, Михаил Алексеич, сам молодым был. Наскучила парню тайга; он и задурил», — говорил взгляд Отса.
— Я готов, господа, по чувству офицерского братства рассказать вам все. — Ведерников отодвинул от себя тарелку с едой и смотрел только на Кибальникова и Отса. — Женщину зовут Лукерья. Она из коммуны. Жизнь там тяготит ее. Смею утверждать, такой красавицы вам встречать не доводилось. В самое ближайшее время я привезу ее сюда. У нас обо всем уже договорено, — приврал для большего веса Ведерников.
«Еще одна нахлебница! И всех поить-кормить чем-то надо», — подумал Порфирий Игнатьевич и так сокрушенно вздохнул, что все поняли, о чем он думает.
— Перестань, господин Исаев, жадничать! Ты свое получишь сполна. Золотом. — Ведерников бросил на Порфирия Игнатьевича суровый взгляд.
— Разве я жадничаю? Каждый хозяин обязан рассчитывать. Иначе он вылетит в трубу, — повеселел Исаев, услышав о золоте.
— А вред не нанесет твоя акция, Гриша, нашему общему предприятию? — переглядываясь с Отсом и уже более осторожным тоном, спросил Кибальников.
— Я считаю наоборот, — убежденно сказал Ведерников. — Бегство Лукерьи из коммуны не может не дать там трещины. Это заставит многих призадуматься.
— Ну а коммуна, какова она? — с прежним нетерпением спросил Кибальников. — Есть надежда, что она развалится?
— Я провел, господа, в коммуне вечер, ночь и утро и понял, что коммуна — это нечто более серьезное, чем мы думаем. Они живут дружно, у них господствует уверенность, что они хозяева земли. Так мне показалось. Их нужно расшатывать постепенно и осторожно…
— А они тем временем нас не сковырнут? Не лучше ли ударить по коммуне одним разом? — пристукнув кулаком о кулак, горячо сказал Порфирий Игнатьевич.
А где у тебя, господин Исаев, силы для такого удара? Я, к примеру,
Порфирий Игнатьевич недовольно крякнул. Он был сторонником крутых и самых крайних мер против коммуны. Но Кибальников и Отс согласились с Ведерниковым. Лезть на рожон, не зная, какими силами располагает противник, было бы безрассудно, да и охоты рисковать жизнью тут, в этой глухомани, у офицеров не было. Они все еще надеялись, что жизнь их вот-вот переменится.
Я не случайно, Гриша, обозвал тебя однажды мальчишкой, когда ты заявил, что коммуну надо уничтожить, — с раздумьем заговорил Кибальников. — В каждом деле нужно быть реалистом. Необдуманными, поспешными действиями можно лишь навредить. Я могу с уверенностью сказать, что в самое непродолжительное время мы получим из центра указания по всей стратегии и тактике нашей борьбы с советской властью. Не исключено, что нам преподнесут что-то совершенно новое и неожиданное. Не так ли, господа?
— Ты прав, Михаил Алексеич, — сказал Отс.
— В таком случае один вопрос, господа офицеры, — заговорил Порфирий Игнатьевич. — Привезет господин Ведерников свою… ненаглядную, нужно ли посвящать женщину в наши мужские дела? Я, например, даже Устиньюшку, хозяйку дома, и то стараюсь держать в неведении. Если что она и знает, то от собственных догадок.
— Я предлагаю поступить так, — опережая других, сказал Ведерников. — Пусть она о наших делах ничего не знает. Я остаюсь, как и было условлено, племянником Порфирия Игнатьича. Кристап Карлович — его управляющим или главным приказчиком. Ты, Михаил Алексеич, — двоюродным братом из Томска и моим дядей по матери.
Все согласились с Ведерниковым.
— Далее, господа, я хотел бы доложить, — снова заговорил Порфирий Игнатьевич, — что наше решение относительно остяка, донесшего на меня, приведено в исполнение. Все произошло довольно просто: я приехал к нему на стан, будто бы помириться. Старик крепко выпил. Затем мы выехали, каждый на своей лодке, смотреть его переметы, и он, знаете, перевернулся. Тело его и челн пущены по воле волн. Но маленькая речка, на которой все случилось, в корягах и перекатах — далеко не унесет, а найти немыслимо: забьет илом.
— Думаю, господин Исаев, что подробности для нас не обязательны, — поморщился Ведерников.
— Важно, чтоб не оказалось свидетелей вашей встречи, Порфирий Игнатьич, — сказал Кибальников, а про себя невольно подумал: «Немало он их тут за тридцать лет на тот свет отправил».
— Свидетель, господин Кибальников, был только один: Господь Бог. — Порфирий Игнатьевич судорожно дернул тупым подбородком, и трудно было понять, что скрывалось за этим: улыбка палача или его сочувствие своей жертве.