Отец моей малышки

фон Беренготт Лючия

Я рычу от злости и, высвободив руку, влепляю ему пощечину. Он не реагирует.

– Лиля… Прости меня… Не уходи… подожди, Лиль… – устав бороться со мной, он тоже рычит и слегка встряхивает меня за плечи. – Немедленно прекрати истерику! Хватит! Успокойся, и давай поговорим!

– Не хочу я с тобой разговаривать! – кричу, понимая, что у меня действительно истерика. – Не хочу, понимаешь? Ты лгун! Грязный лгун!

Рыдания вырываются из меня настолько неудержимо и неконтролируемо, что я сама поражаюсь себе. Всегда

вроде была сдержанной, а в эти два дня как с цепи сорвалась…

– Сволочь! Ненавижу тебя! Ненавижу!

– Тшш… тихо… иди сюда… – успокаивает он, будто я маленький ребенок или животное, которое надо приручить. Дергает меня на себя, обнимает, закапывается носом в мои волосы…

И вот я уже рыдаю ему в грудь – бурно, обильно, поливая его горячими слезами. Понимая, что он выиграл этот раунд, и от того рыдая еще сильнее.

– Обманщик… грязный обманщик… ненавижу...

7-2

– Я, наверное, всю косметику размазала, – шмыгаю носом и прячусь за салфеткой, пытаясь одновременно и высморкаться, и вытереть лицо. Не подумав, сначала высмаркиваюсь и тупо пялюсь в салфетку, не понимая, что теперь со всем этим делать.

Саша смеется при виде этой картины и протягивает мне новую салфетку, без всякой брезгливости забирая грязную и выбрасывая ее куда-то под сиденье.

У меня же от его смеха в душе становится так тепло, будто я выпила теплого чаю с молоком и медом. До такой степени, что я снова хочу спрятаться за салфеткой, потому что щеки мои рдеют и алеют как у шестнадцатилетней девственницы. О да! Краснеть я умею до самых кончиков ушей.

Минут через пять кое-как приведя себя в порядок, я готова выйти из его машины. Мою мы оставили возле дома – водить я была явно не в состоянии.

– Стоп! – приказывает он прежде, чем я успеваю открыть дверцу. Непонимающе застываю, следя взглядом за тем, как он обходит машину и галантно распахивает передо мной дверцу.

Ну уж нет! Я ловко избегаю его протянутой руки – я согласилась поговорить, а не кокетничать и поддаваться на его любезности. И вопросительно поднимаю на него глаза.

– Куда?

Очень надеюсь, что он не привел меня в какой-нибудь дорогущий ресторан, где я со своей зареванной, опухшей физиономией буду чувствовать себя некомфортно.

– Здесь недалеко есть хорошее кафе… – успокаивает он меня, беря под руку. – Пойдем…

Я хочу отстраниться, но он не дает – прижимает меня локтем так крепко, что сразу же становится понятно, что нет, не отпустит. Во всяком случае, не сейчас, не здесь.

А у меня больше нет сил сопротивляться. Мои мысли кружатся бессвязным, беспорядочным роем, мешая настоящее с прошлым, а чувства настолько обострены, что достаточно малейшего повода, и я снова сорвусь в пучину истерики.

– Откуда ты взялся на мою голову? – выпаливаю в сердцах, прекрасно понимая, насколько это обидно звучит.

Чувствую, как рука его стискивает мою сильнее – господин ректор сердится. Но виду не подает – боится спугнуть.

На его счастье, дверь в кафе обнаруживается через несколько шагов – еще немного и его опасения возымели бы под собой почву. Потому что я все еще не уверена, что это хорошая идея – мое с ним уединение, пусть даже и в кафе. Особенно после моего раскисания у него в объятьях…

Кто знает, на что я еще способна, побудь он со мной подольше?

Кафе – в «питерском» стиле, стилизованное под уютный, отделанный красным кирпичом подвал. На стенах – какие-то непонятные регалии и фотографии неизвестно кого и с кем. Впрочем, на одной из них я узнаю Пугачеву.

Приветливая официантка проводит нас до свободного столика в глубине помещения, у самого окна под потолком, выглядящего как зарешетчатое оконце темницы, раскладывает меню.

– Мне кофе, – торопливо прошу я, отдавая ей обратно здоровенную глянцевую папку. – Двойной эспрессо, с сахаром, без молока.

Судя по взгляду, Саша недоволен, однако заказывает то же самое – явно чтобы меня не злить.

Не Саша, спохватываюсь про себя. Александр Борисович. Для тебя он теперь Александр Борисович, и больше никто.

– Ты вообще завтракала? – спрашивает он, оглядывая мою недавно похудевшую фигуру. – Кожа да кости, ей богу. Растворишься скоро.

Я нервно усмехаюсь.

– Хорошенький комплимент – сказать девушке, что она плохо выглядит.

– Не плохо, а просто худая… – быстро находится он. – Выглядишь ты сногсшибательно. Так же, как и раньше, даже еще лучше.

– Не подлизывайтесь, Александр Борисович, – сама не зная зачем, я перехожу на «вы». Это звучит так же искусственно, как и «Александр Борисович».

Ожидаемо, его брови лезут наверх.

– Мне тебя тоже называть Лилия Владимировна? Может, перестанем уже валять дурака?

– А может, перейдем уже к делу? – перебиваю я. – О чем вы хотели со мной поговорить? Я ведь уже сказала – Маша не ваша дочь. Я ведь тогда… наврала, что забеременела. Проверяла какова она, ваша любовь.

Он открывает рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент нам обоим приносят кофе, и мы замолкаем, стыдливо отводя глаза – словно подростки, которых застукали на горячем.

– Так вот, – продолжаю поспешно, как только мы остаемся одни. – Маша родилась через год после того, как мы расстались, и если вы мне не верите, я могу предоставить ее свидетельство о рождении…

Конечно, я блефую, но даже если он попросит показать – что я теряю? Так или иначе, если кто-то захочет проверить такую простую вещь, у него есть куча возможностей, вплоть до найма частного детектива. А вот если я сейчас смогу убедить его в том, что и проверять нечего, возможно, все на этом сегодня и кончится.