Отечественная война 1812-го года
Шрифт:
Утром 5-го августа, сменив в Смоленске утомленные войска Раевского корпусом неустрашимого Дохтурова, 2-я армия поспешила занять московскую дорогу, двинувшись на Дорогобуж к Соловьевой переправе. Дохтуров, подкрепляемый войсками 1-й армии, целый день отбивал приступы французов. 150 французских орудий громили Смоленск. Город пылал со всех концов. Среди этого ада жители спасались в церквах, где пели молебны и совершали всенощное бдение накануне праздника Преображения Господня. В сумерки вынесли в лагерь 1-й армии чудотворную икону Смоленской Божией Матери. Лишь в одиннадцать часов вечера прекратилась канонада, и неприятель отступил от стен, частью уже разрушенных. Замечательно, что, готовясь к нашествию Наполеона, не сочли нужным укрепить Смоленск, исстари считавшийся воротами Москвы и приступы Наполеоновых войск выдерживали древние его стены, построенные еще Борисом Годуновым и названные им дорогим ожерельем России.
Ночью Барклай де Толли приказал Дохтурову оставить город, решившись отступить вслед за Багратионом
Упорная оборона первого коренного русского города, занятие которого обошлось Наполеону 7000 человек, и дальнейшее отступление русской армии по направлению к Москве, побудили Наполеона искать мирных переговоров с Александром, которые он так горделиво отверг в Вильне. Призвав к себе пленного генерал-майора Тучкова, Наполеон, после долгих рассуждений о том, что он не хотел войны, но его принудили к ней сами русские, просил его через брата его, корпусного командира Тучкова, довести до сведения государя, что он ничего более не желает, как заключить мир. «Мы уже довольно сожгли пороха и пролили крови, ведь когда-нибудь должны же кончить? За что мы деремся? Я не имею вражды против России. О, если бы вы были англичане: parlez-moi de cela (при этих словах он поднял вверх кулак). Но русские мне ничего не сделали. Вы хотите дешево покупать кофе и сахар? Очень хорошо, все можно устроить так, что у вас будут и кофе, и сахар… Не лучше ли вступить в переговоры о мире до потери сражения, чем после. Да и какие последствия должно иметь для вас проигранное сражение? Я займу Москву, и какие бы ни принял я меры для избавления ее от разорения, ничто не поможет. Занятая неприятелем столица похожа на женщину, потерявшую честь: что ни делай после, но чести возвратить невозможно. Знаю: у вас говорят, что Россия не в Москве; то же самое твердили и австрийцы о Вене, но когда я занял ее, то они заговорили иначе. И с вами тоже случится. Столица ваша — Москва, а не Петербург, который не что иное, как место пребывания ваших монархов». Ответа на письмо Тучкова к брату, однако, не последовало…
Уверенность, что принудить Александра к миру можно только занятием Москвы, побудила Наполеона продолжать движение к Москве. «Нас ожидает мир, — говорил он: — чрез неделю мы заключим его. Бывши так близко к цели, не о чем размышлять. Пойдем в Москву»!
Но на встречу Наполеону шли не мирные предложения, а воинственные клики русского народа, вооружавшегося за свою родину. Началась народная война. На пути Наполеона, следовавшего за отступавшей русской армией, крестьяне сжигали свои села и деревни, уничтожали свое имущество, а сами уходили в леса и дальние деревни. Небольшие отряды французских войск, удалявшиеся вправо или влево от большой дороги для поисков фуража и продовольствия, подвергались нападению крестьян, вооруженных чем попало: дубинами, вилами, топорами, среди них встречались даже женщины. При переходе в коренную Россию французы лишились возможности иметь даже шпионов, которых в западном крае они имели среди евреев и поляков, и, не зная русского языка, не могли собирать никаких сведений. В довершение неудач французов, казаки не давали им покоя и при отступлении уничтожали мосты и гати, по которым проходила русская армия. Наполеон и его армия жаждали решительной битвы с русскими. Москва казалась им маяком в безбрежном русском море: в ней надеялись они найти мир и конец всем своим лишениям.
И в русской армии также ждали решительной битвы, без которой, по общему чувству, нельзя было допустить врагов к древней столице. В необходимость отступления никто не хотел верить, и в нем обвиняли одного Барклая. В числе недовольных был и брат государя, цесаревич Константин, и генерал Беннигсен; их обоих Барклай счел нужным удалить из армии. Но ропот войск не унимался: после взятия Смоленска они перестали даже отвечать на приветствия главнокомандующего. Но в Петербурге уже взвесили опасность, которая могла произойти от недоверия войск к своему вождю, и сознали необходимость поставить во главе всех армий полководца, пользующегося народным доверием. Выбор его император поручил комитету из высших государственных сановников. Комитет единогласно, 5 августа, в день сражения при Смоленске, избрал главнокомандующим всех армий князя Михаила Илларионовича Кутузова, бывшего сподвижником Суворова при взятии Измаила, уже сражавшегося с Наполеоном в кампанию 1805 года и только что славно закончившего войну с Турцией. Государь не любил Кутузова по воспоминаниям об Аустерлицком поражении, где он недостаточно настойчиво, по его мнению, противился мысли о необходимости немедленно вступить в бой с Наполеоном, а затем снял с себя всякую ответственность
11 августа, отправляясь в армию, Кутузов молился в Казанском соборе, стоя на коленях. Протоиерей благословил его иконой Божией Матери, в малом медальоне, которую Кутузов тут же возложил на себя. Уезжая из собора, он сказал священникам: «Молитесь обо мне, меня посылают на великое дело». По дороге к армии народ встречал его хлебом-солью, духовенство — с крестом и иконами; иногда даже отпрягали лошадей от его экипажа и везли его на себе. Все уверены были, что тонкий ум Кутузова поможет ему справиться с великим завоевателем. Наполеон, узнав о назначении Кутузова, назвал его «старой лисицей», помня его знаменитое отступление в кампанию 1805 года. Армию Кутузов застал в Царево-Займище, где Барклай расположил ее на позиции в ожидании сражения с Наполеоном. Войска встретили его с восторгом. «Приехал Кутузов бить французов», говорили солдаты. Всюду передавали слова его, сказанные при осмотре почетного караула: «ну, как можно отступать с такими молодцами»! Осматривая войска и заметив, что солдаты начали чиститься и строиться, Кутузов сказал им: «не надо, ничего этого не надо. Я приехал только посмотреть, здоровы ли мои дети. Солдату в походе не о щегольстве думать: ему надо отдыхать после трудов и готовиться к победе». «Вот приехал наш батюшка, — говорили солдаты, — он все наши нужды знает. Как не драться при нем! На его глазах все до одного рады головы положить». Кутузов, соблюдая заветы своего учителя Суворова, был близок к солдату, умел говорить с ним, в противоположность Барклаю, и солдаты радовались, когда замечали издали фигуру старого главнокомандующего, едущего верхом, в сюртуке без эполет, в белой фуражке, с шарфом через одно плечо и с нагайкой через другое.
Кутузов нашел позицию при Царево-Займище неудобною и приказал отступить к селу Бородину, в 10 верстах от Можайска. Едва ли он надеялся остановить стремление завоевателя к Москве, в виду явного численного превосходства его армии, но он чувствовал невозможность отдать Москву без боя: его требовала армия и вся Россия. 23 августа русская армия пришла на Бородинскую позицию и расположилась на пятиверстном пространстве от селения Утицы на старой Московской дороге до села Беззубова. В центре позиции было село Бородино, а позади его, за рекой Колочей, находился высокий холм, наскоро укрепленный и названный курганом Раевского. Невдалеке от него, в деревне Горках, поставлены были батареи. От Бородина до Беззубова расположен был правый фланг русской армии; левый, прикрытый течением реки Колочи, редутами у села Семеновского тянулся до самой Утицы. 24 августа Наполеон подошел к нашей позиции, занял Шевардинский редут находившийся впереди нашего левого фланга и остановился, видя готовность русских принять бой. В успехе его Наполеон не сомневался: у него было до 170 000, а у Кутузова — всего 113 000 человек, считая в том числе 15 000 рекрутов и свыше 10 000 только что прибывшего к армии Московского ополчения.
День 25 августа прошел у обеих сторон в приготовлениях к битве. Подобно своему вождю, французы радовались предстоящему сражению, последствием которого, по их мнению, — занятие Москвы, заключение мира и конец всем тягостям и лишениям похода. Уверенные в победе, французы провели день шумно и весело. В русском лагере готовились к бою молчаливо, сосредоточенно. Готовились к бою, как к суду Божию, зная, что предстоит или умереть, или спасти отечество. Многие отказывались от своей чарки водки, говоря: «не к тому готовимся, не такой завтра день». На случай смерти солдаты надели белые рубашки. Кутузов велел пронести по рядам армии икону Смоленской Божией Матери. Сто тысяч человек падало пред ней на колени, повторяя слова священной песни: «Заступница усердная» и «Взбранной Воеводе победительная»… Спешно заканчивали работы по укреплению редутов и батарей.
На рассвете 26 августа Наполеон вышел из палатки и, видя восходящее солнце, воскликнул: «вот солнце Аустерлица!» Вслед затем французской армии прочитано было следующее воззвание Наполеона: «Настало желанное вами сражение! Победа зависит от вас; она нам нужна и доставит изобилие, спокойные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске, Смоленске, и самое позднее потомство с гордостью будет говорить о подвигах ваших; да скажут о вас: и он был в великой битве под стенами Москвы!» Князь Кутузов не сделал никакого воззвания к войскам: русские отчетливо сознавали важность минуты, пред величием которой должно было умолкнуть всякое красноречие.
Трудно описать подробности Бородинского боя. На небольшом сравнительно пространстве упорно, с ожесточением, бились с раннего утра до вечера более 200 тысяч человек, и более 1000 орудий извергали картечь и ядра на сражающихся. Это была величайшая из битв, бывших со времени изобретения пороха. Наполеон сам говорил впоследствии: «Из всех моих сражений самое ужасное то, которое дал я под Москвою. Французы в нем показали себя достойными одержать победу, а русские стяжали право быть непобедимыми».