Отечественная война 1812-го года
Шрифт:
К сожалению, ответ императора Александра пришел скорее, чем ожидал Кутузов. В своем рескрипте он изъявлял фельдмаршалу неудовольствие. «Из донесения вашего, с кн. Волконским полученного, известился я о бывшем свидании вашем с французским генерал-адъютантом Лористоном, — писал Александр. — При самом отправлении вашем к вверенным вам армиям, из личных моих с вами объяснений, известно вам было твердое и настоятельное желание мое устраняться от всяких переговоров и клонящихся к миру сношений с неприятелем. Ныне же, после сего происшествия, должен с той же решимостью повторить вам, дабы сие принятое мною правило было во всем его пространстве строго и непоколебимо вами соблюдаемо… Все сведения, от меня к вам доходящие и все предначертания мои в указах на имя ваше изъясняемые, одним словом, все убеждает вас в твердой моей решимости, что в настоящее время никакие предложения неприятеля не побудят меня прервать брань и тем ослабить священную обязанность — отмстить за оскорбленное отечество».
Таким образом Кутузов побуждаем был к открытию военных действий против Наполеона. Сам Наполеон, не получая ответа на предложение Лористона, также начал 1 октября готовиться к выступлению из Москвы, стягивая по ней все свои разбросанные в окрестностях
Фельдмаршал успел довести в Тарутине численность своей армии до 95 000 человек, но, верный своему плану, не хотел пробуждать Наполеона из его бездействия. Однако, в конце концов, он не мог устоять против всеобщих упреков в бездеятельности, в особенности когда узнал, что их разделяет сам государь. Поэтому он позволил генералу. Беннигсену напасть на Мюрата, который беспечно расположился на реке Чернишне, с 25 000 человек, пред Тарутинским лагерем. 6 октября Мюрат был внезапно атакован русскими войсками и совершенно разбит. Кутузов не преследовал неприятеля, чтобы не встретиться с Наполеоном, который мог поспешить на помощь своему авангарду, и возвратился в Тарутинский лагерь. Но Наполеон, узнав о поражении Мюрата, понял, что нельзя терять времени для отступления. Утром 7 октября французская армия двинулась из Москвы по старой Калужской дороге, сопровождаемая огромными обозами с награбленной добычей. В Москве Наполеон оставил на два дня корпус маршала Мортье, чтобы прикрыть свое отступление от русских отрядов, стоявших на севере, и в бессильной злобе на русских приказал ему, при окончательном очищении Москвы, взорвать Кремль и дом графа Растопчина, уцелевший от пожара. К счастию, это варварское повеление французам не удалось исполнить в точности: пострадала от взрыва лишь часть Кремлевской стены и некоторые Кремлевские здания; уцелел случайно и дом Растопчина.
Наполеон двинулся по старой Калужской дороге навстречу Кутузову, полагая, что русские будут преследовать Мюрата. Убедившись, что Кутузов возвратился в Тарутинский лагерь, Наполеон поспешил повернуть войска на новую Калужскую дорогу к Малоярославцу, надеясь занять его ранее русских. Счастие благоприятствовало ему в этом движении. Несмотря на то, что французы двигались очень медленно, стесняемые огромным количеством обозов, несмотря на то, что они окружены были сетью русских партизанских отрядов, передовые французские войска были уже в Боровске, в двух переходах от Малоярославца, когда об отступлении Наполеона узнал Кутузов. Известил его об этом Дохтуров, корпус которого выдвинут был по направлению к Боровску для наблюдения за новой Калужской дорогой. Французы так были уверены в возможности занять Малоярославец прежде прибытия русских, что не спешили походом, и даже, подойдя к городу, не ввели в него значительных сил. Между тем, Дохтуров, по приказанию фельдмаршала, уже спешил преградить французам дорогу. После трудного похода по проселочным дорогам и затруднительной переправы через реку Протву, на которой пришлось навести мосты, Дохтуров на рассвете 12 октября явился к Малоярославцу и тотчас же занял город, выбив французов из занятого ими квартала. Тогда и французы ввели в бой значительные силы. На улицах города началось кровопролитное сражение, продолжавшееся весь день; город переходил из рук в руки. В полдень приехал к Малоярославцу сам Наполеон, а вслед затем на помощь к Дохтурову явился из Тарутина и Кутузов со всей своей армией, сделав утомительный ночной поход. Наполеон увидел, что дальнейшее движение его в Калугу возможно будет только лишь после победы над Кутузовым, а между тем ночью Кутузов занял позади Малоярославца неприступную позицию, с твердой решимостью не пускать Наполеона далее. «Завтра, — доносил он в тот же день государю, — полагаю, должно быть генеральное сражение, без которого я ни под каким видом Наполеона в Калугу не пущу».
Но до сражения дело не дошло. Наполеон знал, что сражение, каков бы ни был его исход, будет пагубно для расстроенной французской армии, лишенной кавалерии, военных и продовольственных запасов и охваченной народной войной. Сильное впечатление на Наполеона произвел набег в ночь с 12 на 13 октября казачьих партий на Боровскую дорогу, при чем они захватили 11 французских партий и едва не взяли в плен самого Наполеона: он спасся лишь потому, что казаки, не заметив его присутствия, бросились грабить бочонки с золотом. После долгого раздумья, узнав, что и дорога на Медынь занята русскими войсками, он решился, наконец, отступать к Смоленску по знакомой, разоренной Можайской дороге. Между тем Кутузов приблизился к Медыни на случай, если бы французы решились пробиваться по Медынской дороге. Узнав о движении французов на Смоленскую дорогу чрез Можайск, Кутузов отправил для преследования Наполеона сильный отряд под начальством Милорадовича и казачьи полки Платова, а сам двинулся кратчайшим путем наперерез французам к Вязьме. С этого времени начался новый оборот войны, и французская армия, в бегстве своем из России, испытывала только ряд поражений, пока наконец она не подверглась почти полному уничтожению.
V. Бегство Наполеона из России
После боя при Малоярославце, жители Калуги, боясь нашествия врага, находившегося всего в 40 верстах, послали нарочных к Кутузову узнать о предстоящей им будущности. «Уверьте их, — отвечал фельдмаршал Калужскому городскому голове, — что я никак не ретируюсь, и что цель моя не в том состоит, чтобы выгнать неприятеля из пределов наших, но чтобы, призвав на помощь Всемогущего Бога, изрыть им могилу в недрах России». Уверенный в достижении своей цели, Кутузов и делал свои распоряжения о преследовании неприятеля.
Старый, испытанный в военном деле вождь,
Кровавые сражения при Вязьме и Дорогобуже, где погибло до 10 тысяч французов, уничтоженных войсками Милорадовича и Платова при содействии партизан, обнаружили всю силу разрушения, постигшего великую Наполеоновскую армию на пути ее отступления: солдаты ее думали уже не о сражениях, а лишь о поддержке своего существования. Уже в первые дни отступления французы, за недостатком лошадей, принуждены были бросить тяжести, пушки, фуры с добычей и съестными припасами, и взрывать зарядные ящики и артиллерийские снаряды. В Можайске и Гжатске французы вынуждены были оставить своих раненых и, по приказанию Наполеона, стали жечь уцелевшие еще села и деревни и пристреливать русских пленных. Им едва давали по куску конской кожи на пропитание, и убивали тех из них, кто не мог идти. Усталые пленные, предчувствуя свою участь, завидя вдали на дороге церковь, старались дотащиться до нее, становились по нескольку рядов у дверей паперти и их расстреливали. Но французы уже сами начали страдать от голода и холода. Холода начались с 15 октября, по ночам было до 4 градусов мороза, и это тяжело отзывалось на плохо одетых, усталых и голодных солдатах. Вокруг потухших бивуачных огней можно было видеть сотни солдат, застывших от холода и с отмороженными членами. И солдаты, и офицеры стали укутывать себя всем, что попадалось им под руку: одеялами, женскими платьями, священническими облачениями. Мало-помалу значительная часть французской армии по внешнему своему виду представляла сбродную толпу, а не благоустроенное войско. И в то время, когда толпа эта двигалась по дороге, справа и слева от нее являлись казаки, хватали отсталых и собирали добычу, действуя совершенно безнаказанно, потому что у французов почти вовсе не было кавалерии.
Но бедствия французской армии только еще начинались. С 23 октября пошел сильный снег, а с 25 октября началась страшная метель. «Мы приближались к Дорогобужу, — рассказывает очевидец-француз, — и находились от Смоленска в 56 верстах. Мысль, что в три дня мы достигнем этого города, возбуждала всеобщую радость. Но вдруг изменилась погода. Солнце скрылось за густыми облаками, сырой туман наполнил воздух, сильными хлопьями начал падать снег, и небо и земля слились вместе. Порывистый ветер с яростью свистал по лесам, пригибая к земле деревья и, наконец, земля превратилась в белую, бесприютную пустыню. В это ужасное время солдаты, удрученные ветром и снегом, не могли различать большой дороги, падали в канавы, которые шли по обеим ее сторонам, и они служили им гробом… 25 октября стоял такой туман, что ни зги не было видно, и трещал мороз свыше двадцати двух градусов. У нас губы слипались, внутри носа стыло и самый мозг, казалось, замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день не только не видно было неба, но даже и тех, кто шел впереди нас». Общее несчастье, общие лишения, уравнивали солдат и офицеров: в них погасало сознание долга и чести, а действовал лишь инстинкт самосохранения. В толпе безоружных, имевших маскарадный вид, нельзя было различать чинов и степеней: все они искали только случая приткнуться к разведенному костру и раздобыть бы хотя кусок лошадиной падали какими бы то ни было средствами. Места бивуаков обозначались обыкновенно трупами замерзших солдат. Говорили, что французы начали уже есть человеческое мясо.
«От Вязьмы к Дорогобужу, — рассказывает один из русских офицеров, участвовавших в преследовании, — мы шли большой Смоленской дорогой и с ужасом видели на ней беспрерывное кладбище или как бы действие опустошительной чумы: на каждой версте лежало по нескольку десятков лошадей и трупы погибших французов; между ними валялись фуры или взорванные пороховые ящики. Видели, как у многих околевших лошадей вырезано было мясо, видели, о ужас! — в брюхе одной такой лошади француза, схватившегося обеими руками за печенку и, видно, хотевшего ее есть; но лютый мороз окаменил его в этом положении. Иные несчастные, оставшиеся на дороге, хотя и были живы, но от сильного изнурения и голода потеряли употребление языка и только слабым движением рук обнаруживали в себе остаток жизни. В таком положении нашли мы на дороге сидевшего под деревом белокурого, в тонком синем мундире, под треугольной шляпой офицера. Его глаза были полуоткрыты, голова склонилась на сторону, смутная бледность покрывала прекрасное лицо. Он не отвечал на наши вопросы, и, казалось, потерял уже зрение, только правая рука его двигалась к сердцу. Вдруг глаза его сделались неподвижны — и он угас пред нами. Такие ужасы производили неприятное впечатление. Хотя французы были наши враги и разорители, однако же мщение не могло заглушить в нас чувства человечности до такой степени, чтобы мы не сострадали их бедствиям. Многие солдаты отходили от этих предметов ужаса с сожалением и, будучи тронуты свирепостью войны, проклинали виновника оной, Наполеона».