Отечественная война 1812-го года
Шрифт:
Большую часть своих войск Наполеон сосредоточил против нашего левого фланга, которым командовал князь Багратион. Главная атака произведена была на фланги у села Семеновского. Но ни губительный огонь, ни жестокие нападения неприятельских густых пехотных и кавалерийских колонн, сменявших друг друга и предводимых лучшими полководцами Наполеона: Неем, Даву, Мюратом и Жюно, не могли поколебать стойкости русских воинов. В пылу сражения дивизия графа Воронцова была почти вся уничтожена: неся страшные потери, русские смыкали свои ряды и умирали, не трогаясь с места. Наполеон приказал тогда сосредоточить против войск Багратиона до 400 орудий и открыть по ним огонь на самом близком расстоянии; вслед затем двинул на них новые колонны своих войск. Но русские ударили на них в штыки, и начался страшный рукопашный бой, в котором перемешались русские и французы. В этот момент смертельно ранен был и князь Багратион. Тогда русские войска отошли, заняв позицию у самого села Семеновского, и здесь уже ни шагу не уступали французам. На смену Багратиону, Кутузов прислал Дохтурова, который холоднокровно распоряжался боем, сидя на барабане, под неприятельскими ядрами.
Упорный бой происходил в то же время
Князь Кутузов во время сражения находился на батарее в деревне Горках, тщательно следя за ходом боя. Когда яростные нападения французов на наше левое крыло угрожали войскам Багратиона совершенным истреблением, Кутузов приказал атаману Платову с казачьими полками и генералу Уварову, находившимся на нашем правом фланге у деревни Беззубово перейти речку Войну и напасть на левое крыло французов. Это внезапное движение имело полный успех; в пылу атаки казаки зашли даже в тыл французов и произвели там смятение. Наполеон вынужден был остановить войска, шедшие к Семеновскому, и тем дал время Кутузову подкрепить наше левое крыло. В то же время генерал Тучков успешно действовал у Утицы против войска Понятовского, которому Наполеон приказал обойти наше левое крыло. В этот день, как говорили, трусу не было места. Офицеры и солдаты обнаружили храбрость и презрение к смерти необыкновенные. Необычайное мужество проявил также Барклай де Толли, видимо искавший смерти. Здесь он вновь приобрел доверие солдат, которые не раз кричали ему «ура!».
Кровопролитная битва закончилась лишь в шесть часов вечера полным изнурением обеих сторон, а к ночи неприятель отступил на прежнюю свою позицию. Русские считали, что они одержали победу, отбив нападения врага, превосходного в силах, а французы, испытав все ужасы боя, по словам очевидца, оставались в оцепенении. Обе стороны испытали огромные потери: более 100 000 трупов покрывали поле сражения. Здесь, по выражению Ермолова, французская армия расшиблась о русскую. Кутузов так был уверен в успехе боя, что по окончании его объявил войскам о своем намерении на другой день атаковать Наполеона. Но когда поступили к нему донесения об огромных потерях армии, лишившейся свыше 50 000 человек убитыми и ранеными, т. е. почти половины своего состава, Кутузов решился отступить. Наполеон до 11 часов утра 27 августа ждал нападения Кутузова, но русская армия, переночевав на поле сражения, стала затем тихо отступать к Можайску. Тогда только Наполеон провозгласил о своей победе, но не осмелился преследовать русских.
Москва еще надеялась избавиться от нашествия Наполеона. Главнокомандующий Москвы, граф Растопчин, человек энергический и любивший отечество, с самого начала войны поддерживал патриотический дух населения, а со времени взятия Смоленска выпускал летучие листки, так называемые афиши, в которых призывал народ к оружию для защиты отечества, возбуждал презрение к врагу и уверял, что его не допустят до Москвы. Главною целью Растопчина было поддержать в Москве спокойствие и порядок. Всех иностранцев, которых можно было заподозрить в шпионстве, он выслал из Москвы. Той же участи подвергся даже московский почт-директор Ключарев, известный масон, навлекший на себя обвинение в желании возбудить в Москве беспорядки. Тогда же арестован был Растопчиным купеческий сын Верещагин за перевод из иностранных газет известий о Наполеоне. Порывистые, произвольные, не всегда обдуманные действия Растопчина далеко не всем нравились и часто не достигали своей цели; даже его афишки возбуждали во многих неудовольствие своею приторною подделкою под народный язык и тем, что поддерживали возбуждение московского населения. Огромное большинство московского дворянства, хорошо знакомого с ходом событий, не принимало за чистую монету заверений Растопчина о безопасности Москвы и уже после сражения при Смоленске потянулось на юг и восток России, подальше от Москвы, или отправило туда свои семейства. В апреле бывали дни, когда на одной какой либо заставе записывали до 2000 выезжавших экипажей. Но далеко не все были так предусмотрительны. Сам Растопчин писал государю, что он начнет укладывать и вывозить казенное имущество лишь тогда, когда неприятель дойдет до Вязьмы. По распоряжению Императрицы Марии Феодоровны, прежде всего приняты были меры к удалению из Москвы заведений, находившихся под ее покровительством, затем начали вывозить присутственные места и казенные запасы. Но Растопчин не успел вывезти всего, и многое сделалось добычей неприятеля или пламени Московского пожара. Не хватало уже подвод для вывоза казенного и частного имущества, и даже богатые дворяне помещики оказались не в состоянии спасти ценную свою движимость, даже библиотеки и картинные галереи: для одного казенного имущества собрано было 63 000 подвод, что, конечно, оказалось недостаточно. Не успели вывезти из Москвы даже всех святынь ее, находившихся в Кремле, церквах и монастырях московских. Уже Кутузов приближался к Москве, когда Растопчин, думая, что русская армия не оставит ее без боя, приказал раздавать народу по дешевой цене оружие из арсенала и созывал московских жителей на Три Горы, чтобы сразиться с врагом и не пустить его в Москву; туда же должен был явиться и преосвященный Августин с крестным ходом, чтобы благословить народ на этот подвиг. Говорили, что Растопчин обещал скорее сжечь Москву, чем отдать ее неприятелю.
Кутузов действительно писал Растопчину, что приготовляется дать новое сражение под стенами Москвы, но едва ли мог придавать серьезное значение для военных действий толпам московских жителей, собиравшихся по зову Растопчина. Зная его издавна, Кутузов боялся какого-либо необдуманного поступка с его стороны, который мог бы вредно отразиться на положении армии, им предводительствуемой: для него важно было, например, обеспечить армии
Но Растопчин был глубоко прав, донося государю, что население Москвы проникнуто глубокою любовью к Царю и Отечеству и готово на всевозможные жертвы. «Да будет слово «мир» далеко от Вашего Величества, — писал он. — Русские воспримут свое место во вселенной, и вы восторжествуете над вашим врагом. Может быть, это сбудется скоро. Ваши подданные проливают кровь и не скорбят».
Когда Растопчин писал эти строки, русская армия приближалась уже к Москве. 1 сентября Кутузов остановился у Поклонной горы и рассуждал с окружающими о невыгодах позиции, в которой предполагал он дать Наполеону битву под Москвою. В пятом часу приказал собрать в занятой им избе, в деревне Филях военный совет, на который приглашены были Барклай де Толли, Беннигсен, Дохтуров, Уваров, граф Остерман-Толстой, Раевский, Коновницын, Ермолов, Кайсаров и Толь. Большинство соглашались с мнением Беннигсена, что следует дать битву под стенами Москвы, тогда как другие примкнули к мнению Барклая, что для спасения отечества прежде всего нужно сохранить армию. Выслушав мнения собравшихся генералов, Кутузов закончил совещание словами: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самым отступлением Москвы мы приготовим гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвую собою для блага отечества». Затем, встав со стула, Кутузов прибавил: «Приказываю отступать». Генералы разошлись в тягостном молчании.
Конечно, один Кутузов, пользуясь неограниченным доверием войск, мог принять на себя это решение и заставить всех безропотно себе повиноваться. Никто не сомневался, что для Кутузова участь Москвы была также дорога, как и всякому русскому. И действительно, Кутузов, отдав приказание об отступлении армии, всю ночь не спал и несколько раз плакал. Но когда полковник Шнейдер, бывший с Кутузовым в эту ночь, спросил его наконец: «Где же мы остановимся?» — Кутузов, ударив по столу, отвечал: «Это мое дело; но уж доведу я французов, как в прошлом году турок, что они будут есть лошадиное мясо».
Тотчас после военного совета, Кутузов уведомил Растопчина о своем решении, сделав распоряжение об удалении из Москвы раненых и больных солдат на заранее приготовленных 5000 подводах. Тогда же выехал из Москвы и преосвященный Августин, сопровождая две чудотворные иконы и захватив на 14 подводах часть церковного имущества. Огромное большинство святынь и церковных сокровищ осталось в Москве. Вслед затем вывезен был из Москвы пожарный обоз.
Жители Москвы узнали об отступлении армии лишь утром 2 сентября, когда авангард ее вошел в Дорогомиловскую заставу; в отдаленных же частях города узнали об этом уже тогда, когда Москва занята была неприятелем. За армией потянулись тогда и все жители Москвы, имевшие возможность оставить город. «Солдаты, — говорит очевидец, — шли уныло в рядах, генералы и офицеры — по своим местам… Мы прошли за Кремль, внутрь города, и всюду видели горе, плач и отчаяние. Офицеры стали сходиться для беседы о предстоящем, которое для всех было чрезвычайно непонятно; тут и рядовые, под предлогом напиться ускользали в ближайшие лавочки, дома и погреба, открытые как будто для угощения проходящих: там-то они прощались с матушкой-Москвой. Пред заставой мы вышли на большую широкую улицу, заставленную в несколько рядов обозами; коляски, брички, телеги ехали вместе с артиллерией по обе стороны… Тут представлялась странная смесь всякого звания людей и экипажей. Повозки были наполнены сундуками, узлами и перинами, на которых сидели служанки, а лакеи сзади повозок вели лошадей и борзых собак. Казалось, всякий второпях забирал только одни любимые предметы для спасения из города».
За Рязанской заставой, у большой дороги, молча сидел Кутузов, наблюдая за движением армии. Увидев это беспорядочное движение войск и жителей, и боясь, что французы могут ворваться в город и смять арьергард, он послал командовавшему им генералу Милорадовичу приказание, сколько возможно удерживать неприятеля и условиться с ним, чтобы иметь время свободно вывезти из города тяжести. Тогда Милорадович потребовал от французов, чтобы приостановили военные действия до следующего утра, угрожая, в противном случае, драться в Москве и оставить им одни развалины. Наполеон поспешил согласиться на это, довольный, что наконец-то Москва попала в его руки. Таким образом, еще многие жители Москвы успели из нее выбраться, бросив все свое имущество. Купцы, стоя у лавок своих, просили проходивших солдат брать товар. «Пусть достанется лучше своим, — говорили они, — чем неприятелю».
По словам современников, Растопчин боялся в Москве мятежа, но нельзя видеть, чтобы опасения его были справедливы. Напротив, он сам способствовал возбуждению народа, приглашая его разыскивать не существовавших среди его изменников и раздав ему 1 сентября бесплатно оружие, остававшееся еще в арсенале, для встречи неприятеля на Трех Горах. Народные толпы действительно собрались там в назначенное Растопчиным время, но он туда не явился, узнав о решении Кутузова покинуть Москву, а народ, прождав его долгое время, мирно разошелся. Но утром 2 сентября к дому Растопчина на Лубянке собрались огромные толпы народа узнать от него об участи Москвы. Растопчин, уже совершенно готовый к отъезду, вышел к ним на крыльцо в сопровождении двух арестантов: купеческого сына Верещагина и француза Мутона. На крики народа: «На Три Горы» — Растопчин сказал: «Подождите, братцы, мне надобно еще управиться с изменниками» и, указывая на Верещагина, прибавил: «Вот изменник! от него погибает Москва!» Не успел побледневший Верещагин сказать: «Грех вашему сиятельству будет», как ординарец Растопчина, по его приказанию, нанес Верещагину первый удар саблей в голову. Несчастный Верещагин упал, обливаясь кровью. Народ бросился на него, бил и терзал его тело и наконец повлек его труп по московским улицам. Между тем, Растопчин сказал, обращаясь к Мутону: «Тебе я оставляю жизнь. Поди к своим и скажи, что этот несчастный был единственный из русских изменник своему отечеству». Мутон бросился бежать, а Растопчин спокойно выехал со двора, направляясь к Рязанской заставе.