Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том I
Шрифт:
Таким образом, Екатерина указывала эмигрантам и их сторонникам, что безусловного возврата к старому порядку быть не может; что необходимо принять во внимание законные требования французских сословий и что, только при соблюдении этого условия, монархия во Франции может быть восстановлена на прочном основании.
Екатерина II (грав. Стародумова)
Давая политические советы французским роялистам, Екатерина как бы становилась во главе европейской реакции и тем самым окончательно порывала с тем, во что верила и чему поклонялась в лучшие годы своего царствования. Бывшая ученица Вольтера, далекая от строгих начал ортодоксального благочестия, она однажды в самый разгар революционных событий открыто заявляет, что «все протестантские правительства хорошо бы сделали, решившись принять православие, потому что это исповедание должно считаться оплотом против безнравственной, анархической, преступной, воровской, богохульной, опрокидывающей
Особенно сильно потрясена была Екатерина известием «о злодейском умерщвлении короля французского». Под тяжелым впечатлением этого события она слегла в постель и, по словам Храповицкого, «была больна и печальна». Она возмущалась «варварством французов» и явной несправедливостью в утайке голосов при осуждении короля. «Это вопиющее беззаконие даже в отношении частного лица», говорила она своему статс-секретарю, соглашаясь с ним, что «каждый член законодательного собрания мнит себя королем, а каждый французский гражданин есть не что иное, как настоящая скотина». Франция погибла, погрязнув в пороках и бражничестве, и императрица вполне определенно заявляла, что французская республика представляет для Европы значительно большую опасность, чем даже гегемония Людовика XIV.
Серг. Вас. Салтыков
Новый порядок вещей грозил опасностью лично самой Екатерине; «якобинцы везде печатают, что они меня убьют, — пишет она Гримму в 1791 году, — и с этою целью послано трое или четверо лиц, относительно которых меня предупреждают со всех сторон». Свою тревогу по этому поводу Екатерина хочет замаскировать рядом шуток и острот, то называя себя «пугалом для якобинцев» (la bete noire des jacobins), то признаваясь Гримму, что ей очень хотелось бы «наказать якобинцев розгами и палками». Но слухи все растут и крепнут, и императрица принимает меры предосторожности. 8 апреля 1792 года дан был секретный указ петербургскому губернатору с приказанием искать француза, проехавшего 22 марта через Кенигсберг с злым умыслом на здравие ее величества. А в дневнике Храповицкого читаем: «Взяты предосторожности на границе и в городе; даны указы строго смотреть за приезжающими в Царское Село и Софию, а паче за иностранцами». В ноябре 1792 года у императрицы возникают опасения по поводу приехавшего в Петербург иностранца Мильоти, «не заводит ли он якобинского клуба». Тревожное настроение у Екатерины продолжает обнаруживаться во все последнее время ее царствования. Она готова во всех видеть или подосланных к ней убийц или извергов, способных на всевозможные злодеяния. В такой тревожной обстановке заканчивалось царствование той самой Екатерины, которая в лучшие свои годы находилась в дружеских сношениях с самыми видными представителями французского общественного мнения, а на склоне своих дней также приветливо протягивала руку непримиримым роялистам и европейской реакции.
И. И. Шувалов (портрет Виже-Лебрен)
По мере того, как дела Людовика XVI приобретали во Франции все более печальный оборот, роялисты, как известно, все свои надежды на восстановление старого абсолютного строя начинали возлагать на активное вмешательство европейских держав. Как только обнаружилось стремление Национального собрания к широким социальным преобразованиям, французское дворянство, во главе с принцами королевской крови, широкой волной отливает за пределы Франции. «В лице эмиграции, — но словам Сореля, — старый порядок переживал, так сказать, свое падение и произносил над собой беспощадный приговор». Эмиграционные волны достигали, как известно, и владений императрицы Екатерины, которая охотно давала при своем дворе приют французским роялистам, называя себя по отношению к ним «Madame la Ressource». В Петербурге под защитой русского правительства собрался довольно значительный кружок эмигрантов, получивший название «le petit Coblence». В 1791 г. при дворе Екатерины даже появляется особый посланник братьев короля и французских роялистов гр. Эстергази, хотя в Петербурге в это время было еще два французских дипломатических агента: Жене, являвшийся представителем конституционного правительства, и маркиз Бомбаль, представлявший интересы Людовика XVI и придворной партии.
В связи с эмиграционным движением французского дворянства Екатерина писала 4 октября 1790 г. адмиралу Мордвинову: «Без сомнения, бедственно для Франции, что настоящее состояние лишает ее достойных людей. До сего времени блистала она славою, которой озарилась в царствование Людовика XIV. Без сомнения, другие правила приведут за собой другой порядок вещей, до сих пор непредвиденный; но ежели безначалие нынешней Франции сообщится другим государствам Европы, то не мудрено предсказать, что одни турки тем воспользуются, и что тогда им всякое завоевание будет не трудно». По ее мнению, могли еще образумить французов только чума и голод. В кругу близких людей Екатерина иногда изъявляла свое намерение написать большую книгу о происходящих во Франции «нелепостях». Она приходила в восторг от памфлета Берка, который рассматривал все то, что происходило во Франции, как раз с точки зрения эмигрантов и роялистов. Однако Екатерине далеко не все нравилось в образе действия тех лиц, которые, собравшись в Кобленце, мечтали о возвращении к старому дореволюционному режиму. Императрица нередко в беседах со своими приближенными говорила о том, что она предприняла бы на месте Артуа, Конде, Булье и других.
В одном из писем к доктору Циммерману императрица выясняет причины, побудившие ее к вмешательству во французские события. «И делаю предположение, — пишет она, — в чужих делах, между тем как надобно думать только о своих собственных. Но материя обширна и трудно не заняться оною. Дела короля французского касаются до всех государей, и его оскорбленное достоинство требует торжественного восстановления».
И. И. Бецкий (портрет Родена)
Но оказывая покровительство эмигрантам и принимая даже при своем дворе графа Артуа, получившего от нее шпагу с девизом «с Богом, за короля», Екатерина вовсе не хотела принимать непосредственное участие в борьбе с революцией, так как участие России в европейской коалиции не вызывалось ее географическим положением. Екатерина вообще в делах внешней политики чужда была всякой сентиментальности. Европейским дипломатам, желавшим побудить Россию на открытую борьбу с революцией, Екатерина отвечала: «как хотите, но ведь своя рубашка ближе к телу». В одном же из писем к Гримму от 1793 г. она говорит: «Если я и должна вступить в ряды какой-нибудь партии, то уже, конечно, не пойду по пути тех глупостей, в которые меня хотят впутать». Как видно из дневника Храповицкого, она советовала французским принцам действовать единодушно, полагаясь более на собственные силы, нежели на союзные. В конце 1791 г. она оказала им материальную поддержку в размере 500.000 рублей и обещала дать еще столько же «для употребления на восстановление французской монархии и возвращения королевской власти».
Эмигранты давали довольно своеобразное объяснение недостаточно активному вмешательству России во французские дела. Коренную причину этого факта они усматривали в том влиянии, которое имел якобы на русскую императрицу воспитатель великих князей, Лагарп. В глазах французских эмигрантов он, как открытый сторонник разрушительных идей, представлял для их дела величайшую опасность. Все без исключения роялисты не скрывали свою ненависть по отношению к Лагарпу. В Кобленце, в этом главном стане их, многие из эмигрантов прямо выражали русскому послу графу Румянцеву свое удивление по поводу того, что Екатерина не удаляет от своего двора столь опасного приверженца революционных начал. В свите графа Артуа, во время его поездки в Петербург, находился даже некто барон Солль из Золотурна, имевший поручение из Берна, во что бы то ни стало, содействовать удаленно и гибели Лагарпа.
Кн. Е. Р. Дашкова (гравюра Осипова, изд. Мюнстера)
Но дело было, конечно, не в Лагарпе и не в чьем-либо стороннем влиянии, а в практическом и трезвом взгляде русской императрицы на дела внешней политики. Государственный эгоизм, обнаруженный Екатериной с самого вступления ее на престол, никогда не дозволил бы ей бороться за дело, не касающееся ее собственного интереса: это противоречило бы духу и направленно всего ее царствования. Политические интересы России были не на западе, не на Рейне, а на востоке, на Висле и Дунае. Французская революция отвлекала внимание императрицы от Польши, в которой она систематически поддерживала анархию, дававшую ей возможность играть решающую роль в внутренних делах Речи Посполитой.
Поддерживая коалицию только советами и денежными средствами, Екатерина не дала союзным войскам ни единого русского солдата. Всю свою ненависть к революции она выражала в том, что хотела возбудить решительно всех на борьбу с Францией.
А в то время, как европейские державы отправились крестовым походом на безбожных французов, Екатерина в тылу коалиционной армии разрешала в интересах России польский и турецкий вопросы. Знаток европейских отношений в эпоху революции, Альберт Сорель имел поэтому основание сказать: «никто больше Екатерины не способствовал образованию коалиции, но никто также не прилагал больше стараний к ее уничтожению. И, так сказать, помимо своей воли, вовсе того не сознавая, она оказала громадную услугу революции, которую проклинала и падения которой она добивалась». Таким образом, по словам французского историка, Польша поплатилась за Францию.
Наивно полагая, что 20.000 казаков будет вполне достаточно, чтобы очистить путь от Страсбурга до Парижа, Екатерина в этом отношении разделяла ту точку зрения, которая преобладала при венском и берлинском дворах и которая, в конце-концов, привела к неудачному походу коалиционных войск в 1792 году. Императрица была возмущена до глубины души заключением Базельского мира, которым, как известно, завершилась первая борьба европейской коалиции с революционной Францией. Ей казалось непостижимым, каким образом Пруссия могла помириться с «режисидами» и с «извергами человечества». После того, как Голландия подпала под влияние Франции, Екатерина гордо заявила, что она прерывает с ней всякие дипломатические сношения.