Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая
Шрифт:
После смерти Сталина последовала реабилитация, но на свободе Даниил прожил немного. Как сыну Леонида Андреева (новые веяния) ему выписали даже небольшую пенсию и выдали небольшой отцовский гонорар, на который Даниил купил пишущую машинку. Умер Даниил Леонидович 30 марта 1959 года в 53 года. В 1991 году увидела свет его «Роза мира» – итог философских раздумий и мистических откровений, и эта книга мгновенно стала для многих учебником русской духовности.
Игорь Северянин – брызги и осколки от шампанского
Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев, 1887 – Петербург – 1941, Таллин). Поэт, лидер эгофутуристов. В одном из писем Георгия Шенгели Шкапской (25 апреля 1924 года) можно прочитать:
«Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал. Все его стихи – сплошное издевательство над всеми и всем, и над собой. Вы знает, что Игорь никогда (за редчайшим исключением) ни с кем не говорил серьезно? Ему доставляло удовольствие пороть перед Венгеровым чушь и видеть, как тот корежится «от стыда за человека». Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу и всегда чувствовал себя умнее собеседника – но это ощущение неуклонно сопрягалось в нем с чувством презрения».
А вот мнение Владислава Ходасевича: «Многое в Игоре Северянине – от дурной современности, той самой, в которой культура олицетворена в биплане, добродетель заменяется приличием, а красота – фешенебельностью.
Пошловатая элегантность врывается в поэзию Северянина, как шум улицы в раскрытое окно» («Русская поэзия»).
Начало XX века напоминало мрачное удушье перед мировой грозой. Предгрозье, как надвигающийся трагизм жизни, ощущалось всеми, особенно интеллектуалами и читающей публикой. Что делать и где скрываться? Уходить в «изящную» мечту, расписанную символистами, не хотелось: уж больно абстрактно. Все начинали уставать от бесполых символистов, от неврастенично-болезненных декадентов, от витиевато-заумных модернистов. Просвещенному народу хотелось реально ощутимого: яркой и брутальной жизни. Набирающий силу буржуазный бомонд жаждал здоровых развлечений и отвлечений с изрядной долей пряного эротизма. Этот исторический момент гениально угадал Игорь Северянин.
На долю Игоря Северянина выпало много хулы и хвалы. Его поэзию возносили до небес и низвергали в грязь. Полярность суждений, мнений и оценок удивительна, но при всем этом нельзя забыть факт, когда 27 февраля 1918 года в Москве в переполненном зале Политехнического музея состоялось «состязание на звание короля поэзии, звание присуждено публикой всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием» (газета «Власть народа»). Первое место занял Игорь Северянин, второе – Маяковский, третье – Бальмонт…
В связи с избранием Северянин горделиво писал:
Отныне плащ мой фиолетов,Берета бархат в серебре:Я избран королем поэтовНа зависть нудной мошкаре…Я так велик и так уверенВ себе, настолько убежден,Что всех прощу и каждой вереОтдам почтительный поклон…Я избран королем поэтов —Да будет подданным светло!Дореволюционный Игорь Северянин – это вечера, поэзоконцерты, встречи, рестораны. И море удивительных стихов – изысканные сюрпризы, капризничающие слова. Долой условности, да здравствуют чувства с призывом:
Вонзите штопор в упругость пробки, —И взоры женщин не будут робки!Или: «Ананасы в шампанском», «Ты пришла в шоколадной шаплетке…».
И еще:
От грез кларета – в глазах рубины,Рубины страсти, фиалки нег.Можно привести эпизод, когда один из знакомых Северянина приехал в гости к нему на его мызу, где всюду цвела сирень. Дача сиреневая, песок сиреневый, сирень – в кадках. Входит Северянин в сиреневом пиджаке, выводит женщину в сиреневом платье и говорит: «Знакомьтесь! Моя 116-я!» Разумеется, звонкая гипербола, в духе Игоря Васильевича. Об этой мызе в Эстонии он писал:
Здесь царство в некотором роде,И оттого, что я – поэт,Я кровью чужд людской породеИ свято чту нейтралитет.Блеск огней, вино, женщины. Всё вращалось, как карусель, вокруг «короля поэзии» Игоря Северянина:
Домик. Нежно и уютно. Упоенье без оглядки.Валентина безрассудна! Валентина влюблена!..Упоенье жизнью, сплошной гедонизм, и лишь иногда прорывалось разочарованье:
В деревне хочется столицы…В столице хочется глуши…И всюду человечьи лицаБез человеческой души…В мае 1915 года Северянин признавался:
Я тяготился отчего-то,Себя пытаясь обмануть.Халатность это или лень —Я не задумывался многоИ, положась на милость Бога,Всё верил в поворотный день.И вот этот поворотный день, а точнее 1917-й год, настал. Сначала Февраль с его обещаниями разных свобод, а потом грозный Октябрь с грабежами, насилием и растаптыванием только что полученных свобод.
Революция Игорю Северянину, как и многим российским интеллигентам и литераторам, виделась как очищающая гроза: вся грязь будет сметена, и расцветут яркие цветы. И, как провозглашал поэт,
И невозможное возможноВ стране возможностей больших!Но реальность обернулась разгулом террора, насилием, новым варварством.
Сегодня «красные», а завтра «белые» —Ах, не материя! ах, не цветы! —Людишки гнусные и озверелые,Мне надоевшие до тошноты…Новые времена – новые песни:
Нет табаку, нет хлеба, нет вина, —Так что есть тогда на этом свете?!Красный конь революции на бешеном скаку выбросил из седла всадника с тонким, нервным, вытянутым в рюмочку лицом. Революционные бури застали Северянина в Эстонии, в местечке Тойла, там он и остался на берегу Финского залива. В Россию он больше не вернулся, хотя хотел и рвался.
Прошлое мгновенно улетучилось, а вместе с ним и легкая, поющая, ироническая поэзия. Северянин стал иным, иными стали и его стихи. Сначала он возмущался:
С ума сойти – решить задачу:Свобода это иль мятеж?Казалось, всё сулит удачу, —И вот теперь удача где ж?Простор лазоревых теорийИ практика – мрачней могил…Какая ширь была во взоре!Как стебель рос! и стебель сгнил…Как знать: отсталость ли европья?Передовитость россиян?Натура ль русская – холопья?Сплошной кошмар. Сплошной туман…