Отель «Вандом»
Шрифт:
— Что тут происходит?
Улыбаясь, один из пожарных описал ему происшедшее, отметив, что Элоиза посрамила их всех.
— Ты цела? — кинулся он к дочери.
Она взглянула на него. Элоиза не потеряла присутствия духа, хотя была чертовски зла на поджигателя.
— Конечно. Думаю, какой-нибудь подонок из профсоюза заплатил этому парню, чтобы тот устроил в подвале пожар. Мы лишились дивана и нескольких тележек, но могло быть куда хуже.
— Ты что, рехнулась? — ахнул отец. — К черту диван! Мне только что рассказали, что ты ударила этого парня! Он мог пырнуть тебя ножом, это тебе
Он смотрел на Элоизу так, словно она и впрямь сошла с ума.
— Он устроил пожар. Кто-то ему за это заплатил. И я не позволю никакому подонку сжечь наш отель и уничтожить все, что мы тут создали.
Она смотрела на отца твердым, как камень, взглядом, и он понял, что она имеет в виду. Она и ему не позволит ничего уничтожить.
— Что, сработала пожарная сигнализация?
— Да, поэтому я сюда и спустилась. Ребята из службы безопасности тушили огонь, а пожарные появились одновременно со мной. Они и нашли коврик, с помощью которого он устроил поджог.
— Откуда ты знаешь, что это он?
— Он сам сказал. Точнее, намекнул, а потом схватил меня за горло.
— И тогда ты его ударила?
Отец казался ошеломленным глупостью и одновременно храбростью поступка дочери.
— Она сломала ему нос, сэр, — вмешался один из патрульных.
— Сломала нос?
Хьюз уставился на дочь, словно видел ее впервые в жизни.
— Собственно, это было одно быстрое движение, — сказал пожарный. — Удар каблуком по ноге, удар кулаком по носу и сразу коленом в пах.
Хьюз повернулся и окинул их всех взглядом.
— А что в это время делали вы? Фотографировали? Почему она сломала ему нос, а не кто-то из вас?
— Потому что это наш отель, — слегка улыбнувшись, ответила Элоиза. — И я люблю его даже больше, чем ты, — добавила она, намекая на грядущую продажу.
Патрульный записал остальные показания и сказал, что посудомойщику выдвинут обвинение в поджоге, но вряд ли они сумеют пристегнуть сюда профсоюз, разве только поджигатель расколется. Но его возьмут под арест и попробуют на него надавить. Может, что-нибудь и получится.
Элоизе сказали, что она свободна, никто не будет выдвигать против нее обвинений за нападение, так как это была самозащита и у нее есть дюжина свидетелей. При этих словах ее отец содрогнулся.
Секьюрити вызвали техобслугу, чтобы те убрали сгоревшие тележки и остатки дивана.
Элоиза направилась к служебному лифту, заметив, что ей нужно сменить юбку и вернуться за стойку портье.
— Я поеду с тобой, — хмуро произнес отец, и первые несколько минут он просто молчал, все еще пытаясь разобраться в том, что только что услышал. — Ты понимаешь, что тебя могли убить?
— А ты понимаешь, что он мог сжечь наш отель?
Хьюз старался сдержать улыбку, когда вспоминал о том, что она сделала с поджигателем. Нечему тут улыбаться.
— Нельзя такое делать. Нельзя рисковать жизнью!
— Да я лучше умру тут, защищая то, что люблю, чем где-нибудь еще, — спокойно ответила она.
— Я не хочу, чтобы ты умирала, хоть здесь, хоть в другом месте, — буркнул Хьюз и, не выдержав, улыбнулся. — Просто поверить не могу, что ты сломала ему нос.
— Это классное движение, — ухмыльнулась Элоиза. Лифт как раз
— Да ты опасный человек! — поддразнил ее отец. — Может, не пойдешь больше на дежурство, а отдохнешь? Боюсь, ты покалечишь еще кого-нибудь.
Он вместе с ней подошел к дверям ее номера.
— Со мной все в порядке. А если я не вернусь, им не хватит людей. — Элоиза стояла в дверях своего номера в юбке, разорванной почти до талии — так высоко ей пришлось поднять коленку, чтобы ударить поджигателя. Впрочем, удар кулаком тоже получился отличный. — Как там Натали?
— Думаю, нормально. Время покажет. Психует, что вынуждена лежать в постели. А в ее офисе без нее просто сходят с ума. Но она слишком боится, поэтому даже не спорит с врачами. Боюсь, это будут долгие пять месяцев или сколько там получится.
Натали, конечно, собиралась в последние несколько месяцев перестать работать, но на строгий постельный режим не рассчитывала.
— Завтра я к ней загляну, — пообещала Элоиза и вошла в номер.
Несколько минут спустя она уже стояла за стойкой портье в новой юбке, с аккуратно причесанными волосами. Остаток ночи она провела, разговаривая с коллегами, а в семь утра, когда ее смена закончилась, уже собиралась подняться наверх, но тут в вестибюль вышел ее отец и попросил зайти к нему в кабинет. Когда он попросил ее сесть, Элоиза решила, что отец снова будет ругать ее за то, что она избила поджигателя. Он явно собирался сказать ей что-то важное, а выглядел так, словно не спал всю ночь. Элоиза, продежурившая ночь, выглядела значительно лучше. Хьюз заговорил хриплым голосом:
— Я не буду продавать отель. Возможно, я ненормальный, потому что мне предлагают сумасшедшую кучу денег. Нам больше никогда в жизни не сделают подобного предложения, и однажды мы можем об этом здорово пожалеть. Но я не могу продать то, что построил, в то время как ты рискуешь жизнью, защищая это. Вчера ночью ты напомнила мне, что этот отель значит для меня… для нас. Имей в виду, я не желаю, чтобы ты еще когда-нибудь рисковала так, как вчера, несмотря на всю твою храбрость. Но я не продам то, что ты так сильно любишь. Я отвергаю их предложение.
Элоиза выпрямилась, улыбнулась отцу и увидела ответную улыбку. Отель был особым, их общим местом, она не желала от него отказываться, не могла допустить, чтобы кто-то погубил его или отнял у них, а теперь и отец этого не хочет.
— Я горжусь тобой, папа, — мягко сказала Элоиза, обошла стол и обняла отца.
— Не надо, — негромко ответил он. — Это я тобой горжусь. Я ведь его уже почти продал, а ты рисковала собственной жизнью, чтобы защитить.
Они вместе, рука об руку, вышли из его кабинета. Этим же утром Хьюз пригласил своих юристов, велел отказаться от предложения, а потом позвонить в профсоюз. Адвокат сообщил, что отель не собирается брать обратно на работу уволенных техников, а если они попробуют выкинуть еще какой-нибудь фокус, отель выдвинет против союза обвинение в поджоге. Представитель профсоюза заявил, что представления не имеет, о чем речь, но, конечно, все прекрасно понял. Посудомойщик сидел в тюрьме, и пикет больше не вернулся.